* Во время волнений 1936-39 гг. Хагана придерживалась политики, известной как хавлага, что означает на иврите сдержанность. Она предписывала активные действия только в ответ на прямые атаки. Поэтому арабы всегда проявляли инициативу и не опасались контратак. Они выбирали и время, и поле боя, что сводило к минимуму риск, которому они подвергались. В значительной мере в противовес этой политике в 1937 г. и был создан Эцель Иргун Цваи Леуми.
** Сокращенное название — ЛЕХИ. Часто их называли группой Штерна, по имени руководителя Авраама Штерна.
Кровь также пробудила к жизни восстание. Пролитая кровь нашего народа взывала к нам из чужой земли, она воспламеняла дух восстания в наших сердцах и давала силу в борьбе. Когда подтвердились страшные сообщения из Европы, мы знали, что должны сражаться не только за свободу нашего народа, но и за самое его существование. Что нам было терять? Это был не риторический вопрос. Существуют лозунги, в которых больше эмоций, чем настоящего содержания. ”Мы будем сражаться до последней капли крови” — здесь значительное преувеличение, даже в случае самых знаменитых битв истории. Или лозунг: ’’Нам нечего терять”. Обычно люди не сражаются до последней капли крови, потому что им всегда есть что терять.
Но наш случай был единственным в своем роде. Когда мы подняли восстание против ига угнетателей и против бессмысленного пролития еврейской крови, мы были убеждены, что нашему народу действительно нечего терять, кроме перспективы истребления. Это не было пустой фразой или преувеличением. Это было правдой, и она неизмеримо увеличивала готовность восставших к жертвам. Готовность к жертвам является мерой силы, духа восстания и залогом победы. Только если ты готов противостоять самому Зевсу, чтобы принести огонь людям, ты можешь зажечь огонь революции. Если ты продолжаешь утверждать, даже под угрозой сожжения, что земля вращается вокруг солнца, ты не только непобедим, но и обеспечиваешь конечную победу своей идеи — Истины. Короче говоря, во всей истории нет большей силы, чем готовность к самопожертвованию, так же как нет большей любви, чем любовь к свободе. Земля родной страны и кровь убитых братьев дали повстанцам-евреям эту силу и эту любовь.
Перемена, которую эти две силы произвели в еврейской душе, выразилась в деяниях и словах, в битвах и на суде. Повстанцы, представавшие перед военным трибуналом, никогда не просили снисхождения или пощады. Ни разу. Они либо молчали, чтобы не выдавать товарищей, либо продолжали борьбу в зале суда; нападали на судей, грозивших им виселицей; нападали, вместо того, чтобы защищаться, обвиняли, вместо того, чтобы просить. Вот что однорукий Меир Файнштейн говорил английским судьям:
’’Режим виселиц, это режим, который вы хотите утвердить в этой стране, судьба которой — служить человечеству маяком. В своей глупости и подлости вы полагаете, что таким способом сумеете сломить дух нашего народа, народа, для которого вся страна стала виселицей. Вы ошибаетесь. Вы узнаете, что то, с чем вы столкнулись — сталь, сталь, закаленная огнем любви и ненависти — любви к отчизне и свободе, ненависти к угнетателю и захватчику. Вам не сломить ее. Вы останетесь без рук.
Как вы слепы, британские тираны! Неужели вы все еще не знаете, с кем столкнулись в этой битве, невиданной в истории человечества? Вы думаете, нас можно запугать смертью, нас, которые годами слышали грохот грузовиков, уносивших наших братьев, наших родителей, лучших сынов нашего народа на бойню, равной которой не было в истории? Нас, которые спрашивали и спрашивают себя каждый день, чем мы лучше, чем они, — миллионы наших братьев? Ведь и мы могли быть среди них и с ними.
На эти постоянные вопросы наша совесть дает один ответ: мы остались в живых не для того, чтобы жить в рабстве и угнетении и ждать новой Треблинки. Мы остались в живых для того, чтобы обеспечить жизнь, свободу и честь для себя, для нашего народа, для наших детей и детей наших детей. Мы остались в живых для того, чтобы не могло повториться то, что случилось там и то, что случилось и еще может случиться здесь, под вашим правлением, правлением предательства, правлением крови.
Вот почему мы не испугаемся. Мы научились — и какой ценой! — что есть жизнь хуже смерти и смерть более великая, чем жизнь”.
Эти слова, произнесенные на пороге смерти, выражали чувства, переполнявшие повстанцев. Этими же чувствами был пронизан призыв к восстанию, выпущенный Иргун Цваи Леуми и распространившийся по всей Эрец Исраэль в начале 1944 г.. Этот призыв содержал обзор прошлого, политические требования еврейского народа к концу Второй мировой войны и план восстания и борьбы. Заключение гласило:
’’Четыре года прошло с тех пор, как началась война, и все надежды, которыми жили ваши сердца, развеялись без следа. Мы не получили международного статуса, еврейской армии нет, ворота страны закрыты. Британский режим завершил позорное предательство по отношению к еврейскому народу и нет морального оправдания его присутствию в Эрец Исраэль.
Нет больше перемирия между еврейским народом и британской администрацией в Эрец Исраэль, которая предает наших братьев Гитлеру. Наш народ находится в состоянии войны с этим режимом — войны до конца.
Эта война потребует много жертв, но мы вступаем в нее с сознанием своей верности детям нашего народа, которых убивали и убивают. Ради них мы сражаемся, их предсмертным заветам верны.
Наши требования: немедленная передача власти в Эрец Исраэль временному еврейскому правительству.
Мы будем сражаться, каждый еврей в родной стране будет сражаться. Бог Израиля, Бог воинств поможет нам. Не бывать отступлению. Свобода или смерть!
Создайте защитную стену вокруг сражающейся молодежи. Не покидайте их...
Сражающаяся молодежь не отступит перед страданиями и жертвами, перед муками и кровью. Она не сдастся и обеспечит нашему народу родину, свободу, честь хлеб и справедливость. И если вы окажете им помощь — вы увидите в наши дни Возвращение к Сиону и восстановление Израиля”.
Этот призыв должен был появиться не в январе 1944 г., а в первой половине 1943 г. Он был написан, когда я был еще рядовым — дальше этого чина я так и не пошел — в чужой армии. Из-за ряда причин, внутри и вне Иргуна, наш час не наступил тогда. Но он настал сейчас. Мы вступили в бой. Мы боролись за свободу. Мы выдвинули четкое требование: Еврейское временное правительство. Мы заявили, что не отступим. Мы вступили на путь, конца которого не могли предвидеть. Настоящее было горьким, будущее — неясным. Мы могли лишь верить — и мы верили — что наш труд и жертвы, кровь и страдания приведут к победе.
Прежде, чем объявить о восстании, командование Иргуна долго и серьезно обдумывало — поскольку объявление задержалось — нужно ли оно вообще. Не лучше ли начать с действий, а не с объявлений? Эти соображения звучали убедительно. Наши люди практичны. Они не уважают слов, не подкрепленных делом. Следовательно, говорили товарищи, они не примут нашего заявления всерьез. Они прочтут его, кивнут, скажут, что уже читали материалы лучше и ярче написанные, и спокойно пройдут мимо. Что касается наших людей — их желание драться не вызывало сомнений. Но сколько раз им уже говорили, что борьба начинается? Невыполненных обещаний было много — при самых лучших намерениях. Разочарования были частыми и горькими. Еще одно обещание, еще одно заявление не вдохновят их. Они почитают, кивнут и скажут, что все это уже было.
Несмотря на вескость этих аргументов, подкрепленных соображениями о преимуществах неожиданных действий, мы решили все же опубликовать заявление. Нам было ясно, что как бы ни развивались события, мы вступаем на путь длительной борьбы. Ни одна единичная операция, какие бы она не вызвала отклики, не может быть решающей. Нам придется вести долгую борьбу. Следовательно, мы обязаны изложить свои принципы и цели. Мир должен знать, за что мы боремся. Люди должны знать, ради чего они должны быть готовы к постоянным бедам. Молодежь должна знать, во имя чего она рискует жизнью. Мы знали, что наша борьба будет не только военной. Военные силы угнетателей и повстанцев не поддавались сравнению. Нам явно было необходимо уравновесить их другими факторами. Одним из них будет фактор политический. Точнее, борьба будет политической, осуществляемой военными средствами. Следовательно, политические объяснения должны сопровождать военные действия, и они должны быть четкими и ясными. Так зародилось и было опубликовано длинное заявление, которое в подполье — не публично — получило название ’’палабра”.