”Не голодны ли дети Натании? Получают ли они молоко?”
Атмосфере встречи не сопутствовала формальность, характеризовавшая первую часть нашей встречи с Сандстромом, Ху и Банчем. Гранадос говорил за обоих. Фабрегат плохо говорил по-английски, поэтому он горячо говорил на языке Сервантеса, который Гранадос переводил на прекрасный английский. Со мной были Алекс и Шмуэль. Иногда Шмуэлю приходилось говорить за меня и Алекса.
С Гранадосом мы вели политические дебаты. Я пытался убедить его, что он и Фабрегат, будучи искренними друзьями нашего народа, должны требовать не только ликвидации британского мандата на Палестину — об этом спорить не приходилось — но и образования на всей территории страны еврейского государства.
’’Арабы и англичане, в отличие от нашего народа, — убеждал я, — представлены неофициально в комитете. Вы оба не скрываете ваших искренних чувств, и поэтому вы должны требовать, чтобы Палестина стала еврейским государством, а не британским или арабским. Если подавляющее большинство членов комитета решат пойти на компромисс, это другое дело, но пусть хотя бы наше справедливое требование будет услышано из уст одного или двух международных представителей”.
Гранадос ответил, что он не может обещать действовать по нашей просьбе. У него сложилось впечатление, что подавляющее большинство членов комитета ООН намеревается предложить ликвидацию британского мандата, однако приходится принять во внимание присутствие в Палестине и арабов. Члены комитета не могут быть пристрастными в своих решениях. ’’Более того, — он сказал с улыбкой, — было бы странно, если бы я и Фабрегат требовали больше, чем мистер Шерток. Вы знаете так же хорошо, как и мы, что Еврейское агентство предлагает раздел Палестины”.
Мы еще пытались вернуться к этому вопросу. Мы пытались убедить членов комитета, что хотя и не можем говорить от имени Еврейского агентства, мы все же считаем, что руководство этой организации не имело бы ничего против предложения в комитете о создании еврейского государства на всей территории Эрец Исраэль. Наши попытки, однако, были тщетны. В то время как Гранадос не очень-то восторженно говорил об официальном руководстве ишува, он бросил несколько язвительных замечаний в адрес одного из них, он полностью солидаризовался с отношением Еврейского агентства к вопросу раздела Палестины. Нам пришлось признаться самим себе, что его последний довод выбил почву из-под наших ног. Ни один иностранец, как бы дружески он не относился к другому народу, не может требовать для него больше, чем это делают официальные представители этого народа. На сессии Генеральной Ассамблеи ООН, состоявшейся несколькими месяцами позднее, этим доводом воспользовался Царапкин. Это обстоятельство может послужить объяснением ко многим событиям, происшедшим в Эрец Исраэль.
Мы напомнили о наших трех ребятах, приговоренных к смертной казни. Гранадос рассказал нам об усилиях, которые он и Фабрегат предпринимали, чтобы расположить комитет ООН в пользу смертников. Я выразил им нашу признательность. Гранадос и Фабрегат заявили, что все сделанное ими вовсе не стоит благодарности, они только исполнили свой человеческий долг. На самом деле, добавили они, мы должны быть благодарны вам за то, что вы предоставили нам возможность приехать в Палестину.
’’Один местный житель сказал нам, — продолжал Гранадос, — что он не сердится на подполье за все те беды, которые причинили ему ваши операции, потому что в результате этого и был, собственно говоря, создан комитет ООН. Мы думаем, что он прав”.
Фабрегат добавил: ”Я был приглашен на прием генералом Макмилланом, но ответил, что не приму его приглашения из-за смертных приговоров, вынесенных вашим ребятам”.
Честный и достойный Фабрегат! Еврейские руководители, в отличие от него, не выказали подобного величия духа.
Появление Йоэля было сигналом об окончании нашей беседы. Мы тепло пожали друг другу руки. Перед уходом Гранадос сказал мне: ’’Скажете ли вы нам, с кем мы имели честь говорить сегодня? Нам бы хотелось быть уверенными, что мы встретились с полномочными представителями Иргуна”.
Он был прав. Мы ничего не сказали Фабрегату и Гранадосу в начале нашей встречи по той простой причине, что предположили, что Йоэль сообщил представителям комитета ООН о моем присутствии на встрече.
Я не видел причины скрывать от Гранадоса и Фабрегата то, что я сообщил судье Сандстрому.
Я ответил Гранадосу: ”Я не могу сообщить вам имена своих коллег. Их подпольные псевдонимы ничего не скажут вам. Мое имя известно, поэтому я не буду скрывать его от вас”.
Мне пришлось узнать за эти годы, до каких размеров подполье разжигало воображение непосвященных. Даже если члены подполья не совершали, собственно говоря, ничего исключительного. Когда я назвал Гранадосу свое имя, он отступил от неожиданности и громко воскликнул: ”Так это вы!”
Я был ошеломлен тоном, которым Гранадос произнес эти слова. Не зная, что ответить, я рассмеялся.
После многочисленных рукопожатий и дружеских излияний Йоэль увел наших гостей.
Глава XXIII. ВСТРЕЧИ ВО ТЬМЕ
В период сотрудничества Еврейского агентства с британскими властями, направленного против Иргун Цваи Леуми, я встретился с Артуром Кестлером. Кестлер, который отдавал все свое свободное время особому роду литературы, которую можно назвать "политической психологией”, прибыл в Эрец Исраэль для изучения событий на месте и сбора материалов для своих книг. Он тотчас же попытался связаться с подпольем, встретился с Фридманом-Еллиным из группы Штерна и настойчиво искал встречи со мною.
В то время я был Исраэлем Сассовером. За нами охотились как британские, так и еврейские ищейки. Мы должны были соблюдать крайнюю осторожность. Мои друзья, естественно, сомневались, следует ли мне, принимая во внимание обстоятельства, встречаться с Кестлером. Нам говорили, что он проводил большую часть своего времени в ’’обществе англичан”. Этой информации было вполне достаточно, чтобы вызвать наши опасения. Не имея никаких дурных намерений, Кестлер, находясь в этом обществе, мог случайно проговориться о чем-нибудь. Поэтому было решено вежливо уведомить Кестлера, что к нашему сожалению, встреча состояться не может. Однако Кестлер не так-то легко отказывался от материала для своей политической психологии. Мне пришлось пойти ему навстречу.
Естественно, что меня меньше беспокоила собственная безопасность. За меня больше беспокоились мои товарищи. Я был заинтересован во встрече с Кестлером. Поэтому я использовал все свое влияние для того, чтобы встреча состоялась. Мои друзья нехотя согласились, но с одним условием: встреча должна происходить в полной темноте. Кестлер не должен был видеть бороду Исраэля Сассовера. Я был не в восторге от этого условия. Разговаривать в темноте далеко не так приятно. Кроме того, зачем обижать Кестлера? Но мои товарищи твердо стояли на своем. Я сдался.
Конечно, хорошо пригласить гостя сесть, но как найти стул в кромешной тьме? Но Авраам и Реувен прекрасно ориентировались в этой обстановке, которую создали сами. Они усадили нас. Итак, разговор начался.
Кестлер сообщил мне, что в ’’дружественных к сионизму британских кругах” благосклонно относились к идее послевоенного переходного периода длительностью лет в десять, во время которого 100 тысячам евреев будет позволено въехать в Палестину. По окончании этого периода может быть принята резолюция о разделе Палестины. Я ответил, что мы не верим в эти ’’переходные периоды”, как и не верим в дружбу ’’дружественных кругов”. Кестлер постарался переубедить меня. В связи с этим он как представитель более молодых прогрессивных кругов британской лейбористской партии привел высказывания Майкла Фута.
Наш разговор переходил с одной темы на другую. Кестлер спросил, намереваемся ли мы и в дальнейшем использовать ”Фау-3”.
”А что такое ”Фау-3”?” — спросил я недоуменно.
”Да ведь вы знаете. Это электроуправляемая мортира, которая была найдена близ отеля ’’Царь Давид”. Англичане называют ее ”Фау-3””.
Я рассмеялся. Изобретение Гидди не было лишено, конечно, важности, но ”Фау-3”?
По мере того, как наша беседа продолжалась, у меня создалось впечатление, что Кестлер был более заинтересован в том, чего он не мог видеть, чем тем, что слышал. Мы оба много курили. Быть может, мы думали, что дым сможет как-то рассеять темноту. Но зажечь сигарету в таких условиях было не так-то просто. Мои ’’мучители” решили, что темнота должна быть действительно кромешной. Ни один луч света не должне был проникнуть снаружи, не говоря уже о том, что не должно было быть никакого источника света внутри. Эта проклятая борода! Для того, чтобы зажечь сигарету, мы исполняли особый ритуал ’’света во тьме”. Чтобы зажечь свою, я наощупь пробирался в соседнюю комнату. В этот момент Авраам и Реувен давали прикурить Кестлеру. Когда наши сигареты были зажжены, тогда мы снова могли ’’видеть” голоса друг друга.