Под грохот железных шин по камню мостовой поезд раненых прошел привокзальную улицу, повернул направо и спустился с горы на понтонный мост. Грохот колес смолк, и конские подковы мягко зацокали по деревянному настилу.
Подводы переехали мост и втянулись в город. И тут Никита вдруг услышал позвякивание стремян. Он приподнялся на локтях и посмотрел в улицу.
Навстречу поезду раненых двигался конный отряд с развернутыми черными знаменами.
Впереди на белом, без единой отметины, широкогрудом и тяжелом жеребце ехал человек с седыми кудрями, спускающимися до самых плеч. Держался он в седле не по возрасту прямо, молодцевато подбоченясь, и поглядывал по сторонам зорким, острым, но недобрым взглядом.
Человек этот был лет пятидесяти, очень высокий и, видимо, страшной силы. В лице его с горбатым тонким носом и большим лбом, на котором еще не приметны были морщины, в длинных усах, висящих по-украински вниз, было что-то хищное и своенравное.
Человек был одет в короткий расстегнутый синий бешмет, в красную шелковую рубаху и в широчайшие синие шаровары с напуском до половины голенищ. Голова его была не покрыта, и белые волосы развевались по ветру. И портупея казацкой шашки, и черная узда лошади поблескивали украшениями из кавказского чеканного серебра.
Жеребец под седым всадником шел фигурно, словно танцевал и сам собой любовался. Его могучая шея была изогнута в крутую дугу, а нежные ноздри едва не касались груди. Выхоленная волнистая грива, длинная и расчесанная, спускалась почти до колен, а пушистый хвост стлался по воздуху в двух вершках от земли.
Позади седого человека знаменосцы на вороных конях, под охраной всадников с шашками наголо, везли черные шелковые знамена — огромные полотнища на коротких древках. За ними, ряд за рядом, шла кавалерия, растянувшись далеко в глубину улицы.
— И коня-то из цирка взял… — сказал раненый. — Чистый театр, прости господи…
— Кто это? — спросил Никита.
— Пережогинские анархисты.
— Пережогинские?
— Пережогин их начальник. Видишь, на белом коне вытанцовывает, хоть картину с него пиши… На станции бой был, так не сунулись, а теперь гуляют…
— Откуда он здесь взялся? — спросил Никита.
— С каторги, с каторги, — оживляясь, заговорил старичок возница. — Одни говорят — разбойным был, другие — анархистом. А кто его разберет… — Он прищурился так, что не стало видно глаз, и сказал, едва сдерживая смех: — Анархия — мать порядка!
— Сволочи… — сказал красногвардеец. — Тоже не друзья…
5
Никиту разбудил шум в коридоре и громкие голоса, необычные в госпитале в такую раннюю пору. Он открыл глаза, приподнялся на койке и оглядел госпитальную палату так, словно видел ее еще во сне. Он долго не мог понять, где он и почему перед ним голые белые стены, а возле койки больничная тумбочка с графином воды и мутным стаканом.
Час был действительно ранний. В госпитальном саду были освещены лишь самые вершины деревьев — солнце только что встало.
Под окном закричал петух, и в коридоре раздались громкие сердитые голоса. Никита стряхнул сон и сразу вспомнил все: и то, что он в госпитальной палате, и что он здесь уже много дней, и что не сегодня, так завтра его должны выписать из госпиталя, чтобы послать на поправку домой — в Черемхово.
«О чем они там шумят?» — подумал он, покосившись на дверь, и поспешно накинул халат. Потом он сунул ноги в туфли и шагнул к окну. — «Может быть, привезли раненых, новых раненых…»
Он распахнул створки окна и выглянул на улицу.
Ни в госпитальном дворе, ни в саду рядом, не было видно ни одного человека, ни одной повозки.
Солнце сползало вниз по деревьям к заросшим сорной травой дорожкам сада. Рыжий петух с упавшим на сторону пунцовым гребнем, высоко поднимая ноги и воровато озираясь, подкрадывался к стайке кур, пасущихся на разрытой клумбе. Небо над садом было ясное, без единого облачка, и обещало знойный тяжелый день.
«Нет, никого негу», — подумал Никита и хотел вернуться к койке, но раздавшиеся за дверью голоса снова заставили его насторожиться и прислушаться.
— Не дозволено, говорю тебе, не дозволено, — услыхал он голос санитара. — Порядок нарушаешь… Уйди без греха, а то не посмотрю, что раненый — насильно, под ручки, выведу… Потом жалуйся…
— Оставь ты меня… Отойди, слышь, отойди… — раздался в коридоре другой голос, злой и нетерпеливый. — Не маленький я, слышь, отойди лучше…