— Дай бог…
Марфа Петровна, скрестив на животе руки, стояла у стола и беспокойно поглядывала на потемневшее лицо Егора Матвеевича.
— Ты пока что до старосты бы дошел, — сказала она ему, очевидно, боясь, как бы он снова не затеял ссоры. — Бумагу бы взял, какую надо… — Она протянула к бутылке руку и налила уряднику второй стакан водки. — Пойди, покель время есть…
Егор Матвеевич нехотя и не спеша снял с гвоздя картуз и, глядя в землю, вышел из избы.
Урядник закусывал, пробуя поочередно каждое блюдо, и, видимо, все еще занятый мыслями о том, что делать с Никитой, вел неторопливый опрос, поминутно прикладываясь к стакану.
— А теперь-то оздоровел?
— Полегчало.
— Вот и ладно. С нами зараз поедет. Доставим прямо воинскому начальнику. Раз парень больным был, вины его в том нет. Служить пойдет.
— А нога-то как? — осторожно спросила Марфа Петровна. — Ведь дня не прошло, как обутки напялил да ходить начал…
— Там доктора проверят, а служить надо, — строго сказал урядник.
— Как, поди, не надо, — сказала со вздохом Марфа Петровна. — Все служат, как откажешься… — Она теребила пальцами оборку фартука и искоса поглядывала на Никиту со страхом и жалостью.
— То-то, что все служат, — проговорил урядник и вытер ладонью рот. — Собирай парня в дорогу — бельишко какое да харчей. — Он встал из-за стола и пошел к дверям. Уже у порога остановился и сказал: — Спасибо за угощение. Я погодя зайду, как выступать будем, или с улицы шумну.
— А куда вы их повезете? — спросила Марфа Петровна.
— В город Иркутск. В Братском остроге, за Падуном, пароход нас ждать должен, — сказал урядник и шагнул за порог.
— Вот ты напасть-то, вот напасть, — заговорила Марфа Петровна, как только за урядником затворилась дверь. — И откуда их нечистая принесла, окаянных… Должно, верхами понаехали…
Никита стоял у окна и обдумывал, что делать. О побеге нечего было и мечтать. Никита знал, что вся деревня оцеплена казаками. Ему не удалось бы перебежать и улицу, не то что добраться до леса. Он только подвел бы стариков.
«Придется ехать, — решил Никита. — Потом, во время пути… Может быть, в Братском остроге…»
Он стал собираться в дорогу: снова переобулся в ичиги, которые ему принес в госпиталь Василий, натянул на плечи латанный азям и опоясался.
Марфа Петровна отыскала в сундуке, среди одежды Егора Матвеевича, сменную пару белья.
— Ох ты, прости господи, окаянные, — ворчала она, перекладывая дрожащими руками белье из угла в угол.
Никита нетерпеливо поглядывал в темнеющее окно.
«А что, если староста откажется выдать справку, — думал он. — Тогда все пропало. Урядник заберет меня как беспаспортного… Начнутся расспросы: кто я, откуда…»
Егор Матвеевич, как назло, долго не возвращался.
Марфа уже уложила в узелок белье и харчи, уже засветила на столе лампу, а Федотова все не было.
Наконец он ввалился в избу, угрюмый и злой. Сорвал с головы картуз и, швырнув его на лавку, сказал:
— Ничего, паря, не вышло. Не оставляют они тебя здесь. Придется тебе с ними в Братский идти. Записали тебя в список новобранцев…
— А справка? — в тревоге спросил Никита.
— Бумагу я им не отдал. Вот она, бумага-то…
Егор Матвеевич протянул Никите свернутый квадратиком листок бумаги.
— Староста Иван Андреевич, спасибо ему, помог. Храни ее, в ней все твои дела. Должно, в городе спросят.
Никита развернул бумагу.
В ней говорилось, что Никита Федотов не явился на призыв в армию по мобилизации, объявленной сибирским правительством, из-за болезни ноги, что жил он в деревне Ершово у своего дяди Егора Матвеевича Федотова и должен был на днях отправиться в волость для явки. Дальше стояли подписи и была приложена печать, зеленая, как долго лежавший в земле, окисленный медный пятак.
— Федотов? — удивленно спросил Никита.
— А как же, племянник, сын брата Андрея Матвеевича…
С улицы громко постучали в окно, и послышался голос урядника:
— Эй, Федотов, выходи, строются…
— Федотов, — повторил Никита и взялся за картуз.
Егор Матвеевич обнял Нестерова и зашептал ему в самое ухо так тихо, будто даже от Марфы Петровны хотел скрыть слова напутствия:
— Ждать тебя буду, ждать… Как от них уйти удастся, прямо сюда подавайся. На заимке, где-нибудь в лесу, тебя спрячем, теперь не оплошаем… Но гляди, паря, зорко гляди…
Как только Егор Матвеевич выпустил Никиту из своих объятий, подошла Марфа Петровна. Лицо ее было суровым — брови насуплены, а глаза широко открыты. Казалось, она сразу похудела и осунулась.