И в посадке всадника, и в его неподвижности чувствовалась настороженность, словно и он был на разведке и с таким же, как Никита, нетерпением ожидал появления неприятельских дозоров.
«Для чего он торчит на этом холме?» — подумал Никита и обернулся.
На дороге в низине он снова увидел Нагих и Силова. Остановив лошадей, они глядели в сторону нестеровского наблюдательного пункта, как бы не решаясь ехать вперед без сигнала Никиты.
Никита решил предупредить Василия Нагих о том, что на холме торчит какой-то подозрительный верховой. Он спустился по скату вниз и махнул шапкой.
Нагих тотчас же повернул лошадь к холму и поскакал через степь. Силов остался на дороге.
Подъехав к Нестерову, Василий перевел лошадь на шаг и, не соскакивая с седла, спросил:
— Кого заметил?
— Монастырь близко — кровлю видно, — сказал Никита, спускаясь навстречу Нагих. — Верховой какой-то на холме болтается и в степь смотрит, будто ждет кого-то…
— Верховой?
— Монгол! Не иначе кто из лам здешних, а они нам не помощники. Да сам погляди, я коня подержу.
Василий спрыгнул с седла, передал поводья Нестерову и побежал к лысой вершине холма. Он бежал быстро и легко, словно не поднимался в гору, а спускался с горы.
Никита смотрел на Василия с той безотчетной завистью, которая неизбежно возникает у молодого и еще неопытного воина к старшему, испытанному в боях товарищу по оружию. Нагих казался ему человеком особенным, самой природой наделенным такими качествами, каких ни воспитать в себе, ни приобрести опытом невозможно. Всякая работа спорилась у него в руках, и словно сама собой рождалась нужная сноровка в любом деле.
Невдалеке от вершины холма Нагих упал и, прячась в траве, пополз стороной от черной лысины. Полз он неторопливо, но быстро и бесшумно, как крадется кошка. Даже вблизи трудно было заметить его в разметанном ветром степном бурьяне.
На холме он пробыл недолго и, вернувшись к Никите, сказал:
— Не поймешь его… Может быть, и мирный монгол какой, а может и лазутчик белый. — Нагих потуже подтянул подпруги у седла своей лошади и взял из рук у Никиты поводья. — Перехватить бы нам его и расспросить. Наблюдать за ним сейчас толку мало, да и недосуг. Скоро отряд подтянется, и что там, в монастыре, — нам до его подхода узнать нужно. — Он посмотрел по сторонам и прибавил: — Ты наперерез ему поезжай, я — напрямик, а Силову сигнал дадим, чтобы потихоньку дорогой ехал.
Нестеров отвязал от эфеса шашки лошадь, вытащил из земли помутневший клинок и, вложив его в ножны, сел в седло.
— Я маленько повременю, — сказал Василий, поднимая ногу к стремени, — а ты вперед поезжай, к тому холмику… Как только туда доберешься, я на вершину выскочу и крикну монголу, чтобы ко мне ехал, а ты гляди, что он делать станет. Если он мирный монгол — ко мне подъедет, а если побежит прочь, ты ему наперехват скачи, до монастыря его не допускай. Мы с Силовым тебе на помощь с двух сторон подоспеем…
Никита тронул коня шенкелями и рысью поехал туда, куда указывал Нагих.
На одно мгновение он увидел Силова, который, очевидно, уже получив сигнал, полевым галопом скакал по дороге; потом в расщелине между расступившимися холмами снова показался всадник на рыжем коне.
Он попрежнему стоял неподвижно на самой вершине противоположной сопки, но теперь рука его была опущена на крутую высокую луку монгольского седла.
Никита повернул коня в расщелину и выехал в падь в ту самую минуту, когда Нагих появился на черной лысине холма.
— Тала! Тала! — закричал Василий и замахал рукой, подзывая монгола к себе.
Всадник, как показалось Нестерову, вздрогнул и, вдруг круто на задних ногах повернув почти на дыбы вставшего коня, мгновенно скрылся за сопкой.
— Стой! — крикнул Никита, сам не веря, что крик его может остановить монгола, и, нахлестывая коня нагайкой, поскакал напрямик через падь, чтобы отрезать всаднику путь к монастырю.
Все его внимание теперь было приковано к сопке, из-за которой должен был показаться всадник, и он ничего не замечал по сторонам: ни открывшегося храма, гигантского в сравнении с другими, сгрудившимися в пади монастырскими строениями, ни голого лозняка по берегу реки, ни белых субурганов — памятников умершим ламам, расставленных при дороге.
Быстрота движения и ветер, бьющий в лицо, опьяняли его, как в детстве опьяняла скорость саней, летящих с приречного крутого яра, превращенного в ледяную гору.