Жена Кеденнека снова поставила корзину и воззрилась на смотрителя. Тот внезапно обернулся.
— Чего вы тут не видали? А ну-ка, проваливайте!
Жена Кеденнека не спеша подняла корзину, живот тянул ее вниз, лицо выражало раздумье.
На Рыночной площади возле Транспортной компании стояла небольшая свежеокрашенная гостиница. За начищенными до блеска раздвижными окнами, в низенькой гостиной, пропахшей песком и жидким мылом, сидело с дюжину постояльцев. Компания ежегодно присылала сюда служащего для заключения договоров с капитанами. На сей раз прибыл одни из младших Бределей, больше для удовольствия пообщаться с этой публикой. Он разлил по стаканам бутылку шнапса. Большинство участников встречи, особенно кто помоложе, сидели, точно аршин проглотив, и помалкивали, опасаясь сказать или сделать что-нибудь не так. Однако трое или четверо чувствовали себя как дома, они подхватывали карманными ножами кусочки белого хлеба, макали в водку и, зажмурясь, смаковали, чтобы захмелеть от драгоценного напитка. Когда же молодой Бредель, покончив с деловой частью, принялся рассказывать анекдоты, они, развеселившись, так и хлопали себя по ляжкам.
Среди капитанов был один, кого не причислишь ни к старшим, ни к младшим, да и держался он особняком. Это был Адриан Сикс с «Урсулы». Он и не пил, так как вот уже несколько лет воздерживался от спиртного, не бранился и спал только с собственной женой. Его бы больше устроило, если б Бредель заговорил о чем-нибудь путном, но это не мешало ему учтиво глядеть в глаза хозяину. Впрочем, Бредель вскоре и сам заговорил на другую тему. Гости отвечали ему осторожно, с опаской. Покалякав с ними о том о сем, Бредель сказал:
— Аванса, который мы выдаем, вполне хватило б здешним рыбакам до следующего лета, если б они всякий раз не транжирили его на троицу.
Сикс кивнул и даже склонил голову набок, чтобы лучше видеть хозяина; и тут ему бросилась в глаза жена Кеденнека, которая тащила корзину, водрузив ее на живот, как на подставку. Словно обнаружив что-то необычайное, Сикс встал из-за стола и подошел к окну. И здесь увидел то же, что давно ему примелькалось. Ветер гонял по залитой солнцем площади причудливые тени облаков. Даже вода у пирса пестрела белыми пятнами. Вымпелы на «Мари Фарер» развевались в воздухе, развевались женские юбки и завязки от чепцов, затейливо изогнутые фронтоны кирпичных домов развевались над Рыночной площадью. Сикс готов был подумать, что стоит снаружи и ощущает порывы ветра, если б не дыхание, исходившее из его открытого рта. Смотритель только что покинул поле боя, потасовка кончилась, но мужчины все еще стояли двумя группами друг против друга. Сикс повернулся и пошел к себе. Он поднялся в номер, который на эти двое суток делил с приятелем. Вытащил из кармана Библию. Сикс вырос в деревне в нескольких часах ходьбы от Санкт-Барбары. Мальчишкой он охотнее сидел за книгой, нежели ловил рыбу с ребятами; возможно, это и побудило пастора раздобыть денег, чтобы послать его в мореходное училище. Сикс не пользовался среди матросов популярностью, его презирали за ханжество и мягкотелость. Несколько лет назад он неожиданно для всех вышел из католичества и связался с какими-то сектантами. Еще до зачисления в училище и вступления в секту он всякий раз перед какой-нибудь жизненной переменой или же претерпевая горе и даже просто неприятность, раскрывал Библию, всегда на одном и том же эпизоде, от чтения которого в голове у него становилось просторнее и светлее. Вот и сейчас он открыл Библию на заповедном месте и стал водить указательным пальцем по знакомой строке. То была строка, где говорилось о горной теснине, по которой ехал на своей ослице Валаам. Сикс убрал со строки длинный палец и задумался. Он думал и думал, но, сколько ни старался, так и не нашел ни малейшей связи между той тесниной и рыбаками Санкт-Барбары.
Желтая точка дверной щеколды сверкала в темноте уже почти по-зимнему выглядевшей комнаты, где семейство Кеденнеков сидело за столом. Пахло людским дыханием, сыростью и бобами. Дети первыми выскребли свои тарелки и стали поглядывать на тарелку Андреаса. В ней еще лежал остаток бобов — ложки две, — он причитался им, ибо каждый раз, как ужин приходил к концу, такой остаток, как правило, выпадал детям — направо и налево. В нетерпении косились они на Андреаса, ему бы давно пора улыбнуться и подмигнуть им, но парень глядел неизвестно куда. Андреас за последнее время сам себе дивился: он опять сильно вытянулся, вымахнул чуть ли не с Кеденнека ростом. Голодать ему было, правда, невнове, но с некоторых пор стал его мучить какой-то другой, особый голод. Этот голод делал человека необычайно легким, а все окружающее — хрупким и пестрым; вот и сейчас он высекает из желтой дверной щеколды крохотные искорки. Весь день Андреас только и думал, что о бобах: он работал в порту, а потом долго бродил и все время думал о бобах, вспоминал их вкус, и вид, и запах, и вот наконец они перед ним — нет, эти две ложки еще принадлежат ему, Андреасу. Он быстро собрал их в кучку и проглотил.