Теодозио устроил ее у Одилии. Об этом Теодозио и Одилия договорились заранее. Они ожидали девушку из Ресифи. Одилия, при всей своей простоте, была достаточно толковой, она взяла незнакомку под свое покровительство. Наверно, она еще долго прятала бы и кормила ее, если бы проклятые соседи не совали повсюду своего носа.
Девушка из Ресифи без промедления отправилась в путь — теперь полиция, конечно, сбилась со следа, — может быть, у нее и вправду были родственники или друзья в фавелах, а бедная Одилия осталась без пристанища. У нее не было никого, кроме прежних знакомых на рынке, а те могли предложить ей самое жалкое существование. У Одилии, однако, хватило сообразительности предупредить Теодозио о грозившей ему опасности. Он тотчас исчез.
«Мы в то время давно уже были бразильскими подданными, — сказала Мария. — А для вас, иностранцев, было бы особенно опасно не донести на Одилию в полицию. Ты, Эрнесто, мог бы проболтаться, рассказать отцу».
Потом я как-то встретил Одилию на улице возле рынка. Она продавала фрукты и, верно, снова ночевала на рынке под каким-нибудь фургоном. Меня она не узнала, а я разговаривать с ней не стал.
Я рассказываю эти подробности потому, что они бросают свет на поведение Марии, на ее взгляды, какими они были в пору нашей светлой юности. Потом, уже в Германии, когда письма ее стали отчужденными, словно она вдруг перестала меня понимать, я каждый раз думал: нет, не может погаснуть то, что так сияло…
Тетя Эльфрида, прогнав Одилию, вскоре наняла белую девушку, к тому же немку. Ее звали Эмма. Она была родом из Санта-Катарины. Этот большой поселок, вернее, маленький городок, лежит в центре немецкой колонии. Бразильцы, живущие среди немцев-колонистов или в деревнях по соседству, и презирают их, и уважают одновременно. Уважают за неутомимое трудолюбие и честность. Презирают, пожалуй, за то же самые качества — ведь немцы-колонисты, не жалея сил, в необычайно короткий срок добились, что их скот, поля и мастерские стали лучшими в округе, и все это честным путем. Но достичь такого одним честным трудом невозможно, полагали их соседи.
Новая служанка тети Эльфриды была женщиной надежной и положительной. Мы, дети, невзлюбили ее с первого взгляда. Но удивительно, она совсем не замечала этого, напротив, привязалась к нам. Мария Луиза и позднее не расставалась с нею.
Я так много говорю об Эмме, потому что в дальнейшем она сыграет свою роль.
Тетя Эльфрида чуть не отослала ее обратно, услышав, какого жалованья та требует. «Столько платить я не могу и не буду», — воскликнула она. Но Эмма уже знала, что тетя Эльфрида держит маленький магазинчик, а по вечерам шьет блузки и юбки, поэтому она сказала: «Мне всегда хотелось служить в настоящей немецкой семье, но на меньшее жалованье я согласиться не могу. А что, если я буду шить для вас? Все равно я по вечерам никуда не выхожу, как это делают мулатки».
Подумав, тетя Эльфрида решила, что это предложение ей выгодно. Так оно и оказалось. У нее сразу стало гораздо больше свободного времени. Наполовину готовые вещи Эмма дошивала превосходно, точно по картинке. Хотя саму Эмму мы всегда видели в одинаково скучных юбках и блузках.
Они договорились, но оставалось одно препятствие — прескверная комнатушка в грязной, забитой хламом мансарде. Всю вину свалили на Одилию. И Эмма из Санта-Катарины немедленно принялась за уборку. Она взгромоздила башню из старых вещей и покрыла ее застиранной занавеской, выморила клопов из кровати и ее тоже покрыла старой занавеской. Стены выкрасила в золотисто-желтый цвет. По степам развесила картинки и изображение Христа — в Санта-Катарине люди придерживались евангелического вероисповедания, — календарь, фотографии родственников, которые, насколько мне известно, никогда не подавали о себе вестей.
И хотя тетя Эльфрида тоже не испытывала к ней особой симпатии, Эмма быстро стала необходимой. Ей начали давать разные поручения, даже секретные, вы об этом услышите позже.
Лицо Трибеля вдруг осветилось радостью и стало почти счастливым. Он указал рукой на воду:
— Смотрите, скорее смотрите!