Иногда мне казалось, что она недосягаема, иногда я уверял себя, что Элиза, которая, наверно, хорошо зарабатывает, может одолжить ей деньги.
В том году у меня было много работы. Мне хотелось доказать Густаву, что я серьезно отнесся к его словам. В один из моих редких приездов отец заметил, что я побледнел и похудел. Как-то он спросил: «Ты что-нибудь знаешь о Марии Луизе?» Я ответил: «Конечно, она скоро приедет навсегда».
Отец очень удивился. Он сказал: «Неужели ты думаешь, что она здесь приживется? Она ведь была маленькой девочкой, когда переехала за океан». Я возразил: «Не приживется? Вместе со мной?» И перечислил ему все причины, по которым она должна скоро приехать, — все, чем я утешал себя, когда по ночам не мог заснуть от отчаяния.
Тем временем произошло окончательное разделение Германии и была создана Германская Демократическая Республика. Разумеется, тогда я еще не мог осознать всего значения и всех последствий этого события. Первое время я верил — и так думал не только я, но большая часть окружавшей меня молодежи, — что Западная Германия вскоре последует нашему примеру и раскол будет продолжаться недолго. Вокруг меня так много спорили, возникало так много поводов для раздумий, что бесплодное ожидание больше не поглощало всего моего времени. Кроме того, я утешал себя тем, что почта теперь часто задерживается.
Прошло время, все несколько успокоилось, изменения упрочились, и я снова стал ждать. Надеялся, что сразу получу пять или шесть писем, которые задержались в пути. Порой мне чудилось, что Мария Луиза внезапно входит в мою комнату. Я видел ее перед собой так ясно, как никогда прежде: большой красивый рот, глаза, озаренные изменчивым внутренним светом, золотое сияние каштановых волос. Иногда я восклицал: «Зачем ты заставила меня так долго ждать?! Как это жестоко!» Я обнимал ее и осыпал поцелуями.
И вдруг видение исчезало, и я снова оставался один. За окнами берлинская ночь тяжело шагала по развалинам; сколько еще нужно было восстанавливать!
Да, восстановление началось. Республика вставала на ноги. В актовом зале уже никто больше не говорил: «Я не верю чувствам». Никто больше не высказывал таких мыслей впрямую, на людях — в этом были свои положительные стороны, но, вероятно, и отрицательные тоже.
А я неделями, пожалуй, даже месяцами не получал вестей от Марии Луизы. Чувство времени у меня притупилось. Я думал: «Опять нет письма». И время без писем проходило, как проходит всякое другое бремя.
Я постоянно читал и перечитывал все те же старые письма и искал в них объяснения ее упорному молчанию. Об измене я не думал. Мне казалось само собой разумеющимся, что мы принадлежим друг другу, но я боялся помех извне — болезни или переезда, какой-нибудь выдумки ее тетки, которая всегда внушала мне недоверие.
У меня почти не оставалось свободных вечеров. На наших тогдашних собраниях и дискуссиях мы ратовали за единство Германии. О резком разрыве между двумя немецкими государствами как о чем-то определившемся и неизбежном стали говорить гораздо позже. А вначале многие были уверены, что и в Западной Германии могут возникнуть народные предприятия.
Мне кажется, что именно тогда по-новому был поставлен вопрос о верности и преданности новому государству. Некоторые студенты, из тех, кому до конца учения оставался год или два, говорили, когда знали, что их не слышат посторонние: «Буду пока помалкивать. Я еще не принял решения. Мой диплом признают и там». Но мне не раз приходилось слышать, что говорят рабочие: «Я тороплюсь. Обещал отработать на фабрике лишний час». И еще: «Завод принадлежит нам, кто бы мог поверить?!»
Вечера проходили в спорах — мы собирались теперь небольшими группами или по двое-трое, — и я больше не раздумывал по ночам о своей боли, да и днем она отпускала меня. Но боль моя осталась при мне, я только заставил ее скрыться в самой глубине сердца.
За минувший год Густав стал для меня настоящим другом. После того как однажды я решительно сказал ему: «Деньги на дорогу даст Марии Луизе ее семья», он не задавал больше вопросов, на которые мне не хотелось бы отвечать. Кроме того, он, вероятно, думал, что я теперь целиком ушел в подготовку к экзаменам.
Я записался на восстановительные работы. Надо было убрать из города груды камня и щебня. И когда мы, участники восстановительных работ, образовав цепочку, передавали камни из рук в руки, прохожие часто смотрели на нас с недоумением или насмешкой. А я представлял себе, что рядом со мной стоит Мария Луиза в запыленном от работы платье, что она старательно и весело поднимает и передает камни. Она чудилась мне всюду.