В ноябре меня вместе с группой студентов послали в Циттау на встречу молодежи трех стран. Я был убежден, что, вернувшись, найду письмо от Марии Луизы. Но всю следующую зиму она не писала мне. Она не писала мне больше. Она замолкла. Может быть, какое-нибудь из моих писем сильно ее задело? Или она уехала с мужем куда-нибудь далеко — на Амазонку, в Манаус, еще куда-нибудь? Мне оставалось только гадать. А может быть, муж Марии Луизы сумел победить ее мрачное настроение. Постепенно я понял, что в скором времени она не напишет.
Снег лежал на крышах и на ветвях деревьев, на мостовой он уже был растоптан и почернел. Я думал: «В Бразилии не бывает снега. Деревья не сбрасывают там листву. Только одно дерево напоминает деревья севера. Дикий миндаль. Возможно, и человек меняется в стране, где все иное, чем здесь. Даже Мария Луиза изменилась. Но нет. Она — нет». Я все думал, а снег давно растаял, и деревья в городе зазеленели. В той части города, где я жил, было мало деревьев.
Капитан пригласил нас всех на ужин.
— Таков обычай, — сказал Садовский, — когда пересекают экватор.
— Неужели на экваторе состоится крещение новичков? — Бледную, молчаливую спутницу монахини внезапно охватили волнение и страх. Когда она первый раз пересекала океан, на борт поднялся бог Посейдон, у него была длинная борода с налипшими ракушками, а матросы хватали пассажиров и окунали в ужасную жижу или мазали длинной кистью. И никто не наказал их за это, все смеялись и кричали, ей самой сильно досталось. Свидетельство о крещении и о пересечении экватора, которое она получила потом, ее совсем не утешило.
Садовский внимательно слушал, лукаво прищурившись. Это его развеселило.
— Ну, барышня, — сказал он, — сестру Барбару оберегает от подобных затей монашеское одеяние. А вообще на этот раз нечего бояться. Вас не заставят даже пить водку, которой, я надеюсь, нас угостят. Если наше общество вызывает у вас опасения, вы сможете спокойно поужинать, как обычно — одна или с сестрой Барбарой. И потом получите настоящее свидетельство о крещении, и никто не измажет вас смолой и не окрестит в бульоне.
— Мне не нужно свидетельство о крещении, — ответила бледная худая барышня, ставшая разговорчивей в ожидании предстоящих событий. — Оно у меня уже есть. Я приложила его к своим проездным документам, чтобы не повторилось ничего подобного.
— К вашим проездным документам? — осведомился Садовский, глаза его смеялись.
— Разумеется. На всякий случай. Как доказательство того, что я не нуждаюсь во вторичном крещении.
Садовский повернулся к своей соседке, чтобы скрыть улыбку. Потом он рассказал мне: «Эта барышня тридцать лет назад приехала в один из больших монастырей в Баии не как монахиня, а как экономка. Очень может быть, что из Польши ее пошлют обратно и она будет сопровождать другую монахиню, из тех, кого особенно ценят».
— Значит, в этом монастыре сестру Барбару особо ценят?
— По-видимому. Я часто вижу, как она крутится возле помещения команды. Не потому, что ее привлекают мужчины. Она разговаривала со многими моряками в канун церковного праздника, уговаривая их не участвовать в этот день ни в каких развлечениях. Я часто наблюдаю за ней и слушаю, что она говорит.
Старик Посейдон с трезубцем в руках и ракушками в бороде не пришел к нам. Нас пощадили. Не только монахиня была среди нас, но и знаменитый певец с женой и консульша. Это крещение позабавило бы одних детей, а они уже принимали в нем участие во время прежних плаваний. Но в честь торжественного события была нарушена дистанция, и два пассажирских стола сдвинули с капитанским.
Капитан был спокоен, приветлив, но сдержан. Сейчас, оглядываясь назад, я могу по-настоящему оценить его внешность. В нем можно было угадать человека, доставлявшего во время войны боеприпасы в Мурманск. По нашей настойчивой просьбе он рассказал об этих рейсах, во время которых они бывали на волосок от смерти.
Для каждого из нас капитан нашел нужные слова. К моему изумлению, он гораздо лучше Садовского знал всех пассажиров. Знал даже, что у старой женщины — няни поляков, живших в Рио и одаривших ее на прощанье пестрыми шерстяными тряпками, — сын мастер-каменщик. На этот раз на ней не было ничего шерстяного. Она была в черном платье и красивой шали с бахромой. Она робко сказала:
— Не знаю, сможет ли сын меня встретить?