До открытия Института тропической медицины в Ростоке было еще далеко, но у меня была возможность заниматься ею самостоятельно. Кое-какой материал был собран в Берлине и Лейпциге, время от времени там читались лекции по тропической медицине. Но меня тогда совсем не тянуло в большой город. Я понимал, что плохо знаю, пожалуй, даже совсем не знаю страну. И невольно обращал внимание на все объявления о работе в маленьких городах, даже в деревнях Тюрингии и в Рудных горах, хотя и сомневался, удастся ли мне соединить разные мои стремления. Я написал в больницу в Ильменау, где была вакансия ассистента. Название «Ильменау» почему-то засело у меня в памяти. Только потом я вспомнил: Мария Луиза рассказывала, что провела там детство. После смерти матери отец переехал с нею и тетей Эльфридой — вероятно, она была тогда красивой и доброй — в Эрфурт. Фирма, в которой он служил, поручила ему закупки в Бразилии. Эта страна разбудила его воображение, честолюбие и предприимчивость. Он принял предложение, позволяющее открыть собственное дело, и порвал с фирмой в Эрфурте. В Рио он не мог обойтись без тети Эльфриды, которая привезла к нему маленькую Марию Луизу. Да и она возлагала на своего шурина большие надежды, она его подстегивала. Казалось, все шло хорошо, пока с ним не произошло однажды то же, что с вашим соседом по каюте. У него началась горячка. Возможно, он тоже пил и тоже получил солнечный удар — словом, история, в которую не следовало посвящать маленькую девочку.
Так и получилось, что тете Эльфриде пришлось мыкаться самой с племянницей на руках…
Как только у меня выдалось свободное время, я поехал к отцу в Грейфсвальд. Рассказал ему обо всем, что со мной произошло и что я пережил. О смерти Марии, о бегстве Дальке, о моей новой работе. На этот раз отец слушал рассеянно. Внезапно он перебил меня и сказал: «Хочу тебе сразу сообщить кое-что важное. Я женюсь. Она милая и умная женщина. Ее муж погиб на войне, говорят, он был порядочным человеком. Она тоже всегда была мужественной и достойной женщиной. При Гитлере она два года отсидела в тюрьме».
Я ответил не сразу, и потому он добавил: «Мы с тобой были и останемся друзьями».
«Ну, конечно», — сказал я, хотя у меня вдруг мелькнула беспричинная мысль: «Я в этом еще не уверен». Но мне хотелось доставить ему удовольствие, и я сказал: «Теперь тебе не придется сидеть здесь по вечерам одному». Отец согласился: «Да, я больше не буду одинок. Она станет гостеприимной хозяйкой для моих друзей, будет вести дом. Ты скоро с ней познакомишься. Она придет к ужину».
Я промолчал. Отец спросил: «О чем ты думаешь?» — «Да так. О чем-то совсем далеком. Не знаю, отец, помнишь ли ты. Вечером мы сидели в Рио под деревьями на площади перед почтой. Ты сказал мне, что мама умерла и что мы — ты и я — переедем теперь в город. И вот я вспомнил: пока ты говорил, рядом с нами сидел мулат и непрерывно наигрывал какую-то тихую мелодию. На странном инструменте. Теперь я знаю, как назывался инструмент, который я тогда впервые увидел и услышал: birimbaõ. Ты помнишь мелодию?» — «Конечно, нет. Я даже не помню этого мулата».
И тогда я напел ему мелодию так, как играл ее мулат: тихо и непрерывно. Но отец сухо повторил: «Не помню. Перестань».
Кажется, как раз тогда, когда мы снова замолчали, внизу раздалось звяканье ключа, отпирающего двери. Отец радостно поднялся навстречу.
Жена моего отца понравилась мне больше, чем я ожидал. Сразу было видно, что у нее спокойный открытый характер. Ее нельзя было назвать красивой, но, просто и скромно одетая, она выглядела очень привлекательной.
Все это я сказал отцу на прощанье, он обрадовался и попросил меня навещать его почаще. А я подумал: «Вряд ли… Слишком многое изменилось у нас с тобой».
Я начал работать в Ильменау. Мне понравилось, что моя новая больница стоит у самой опушки леса.
Мы с главным врачом — моим новым шефом, его звали доктор Рейнгард — сразу пришлись друг другу по душе. Он предложил мне поселиться в здании больницы, здесь была свободная комната. Я охотно принял это предложение. Мы пообедали вместе с его маленькой приветливой женой и дочерью, высокой, в отца, блондинкой. Все внимательно слушали мои рассказы о прошлом, особенно о юности, проведенной в Бразилии. Воспользовавшись случаем, я попросил разрешения время от времени ездить на лекции по тропической медицине, которые три-четыре раза в год читали в разных университетских городах. Конечно, я мог бы делать это за счет своего отпуска. Я показал им книги, которые привез с собой, и фотографии. Рейнгард то и дело восклицал: «Если бы я лучше разбирался в этом!» Или: «Если бы я, как вы, знал иностранные языки! Португальский, испанский, английский. Я бы тоже мог углубиться в эти проблемы».