Как выключатель света, она мгновенно затихла, ее тело словно лед прижалось к моему.
— Я согласилась выйти за тебя замуж. Что еще ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы ты делала то, что тебе говорят. Бросишь мне вызов, и последствия будут на твоей совести. Когда ты моя жена, Мила, у тебя нет права на ошибку. Никакого.
— Я не хочу быть твоей женой.
Словно яд, ее слова пропитались отвращением, и я почти почувствовал запах ее ненависти. Ее ярость. Ее страх. Он просачивалась сквозь ее поры, и это делало ее намного более соблазнительной. Я подтянул ее к себе, и ее темные непослушные кудри коснулись моего лица, когда я развернул ее, прижав ее руки к столу и зажав ее между своими руками. От того, как она смотрела на меня, как огненные лесные глаза стреляли лезвиями ненависти прямо мне в лоб, мне захотелось сорвать с нее одежду и показать ей, как она может использовать эту ненависть для своего удовольствия… и для моего.
Злая ухмылка зародилась на краю моего рта.
— Знаешь, когда я ехал в Нью-Йорк, чтобы найти тебя, я подумал: какого черта мне делать с женой? Брак по расчету — не та идея, которая мне особенно нравилась.
— Чувства взаимны.
Я ухмыльнулся.
— Но должен признать, Мила, мысль о том, что ты станешь моей женой, что ты будешь принадлежать мне, начинает мне нравиться. — Она ничего не ответила. Черт, она даже не пошевелилась. Давненько я не чувствовал себя настолько развлеченным женщиной, настолько заинтригованным. Я мог бы с легкостью играть с ней всю ночь, смотреть, как она борется со мной всеми силами, пока не перестанет отрицать свои самые первобытные потребности.
Без предупреждения я обхватил ее за талию и притянул к себе. Из ее горла вырвался крик, когда я развернул нас, прижав ее спиной к стене, а затем закрепил ее запястья над головой. Ее грудь вздымалась и опускалась при каждом резком вдохе, пот стекал по ее груди.
— Кто бы мог подумать, что бедная девочка-сирота способна заинтриговать такого мужчину, как я?
Она подняла подбородок.
— Не самый лучший момент.
Ее меткий сарказм заставил меня улыбнуться, и я позволил себе провести одним пальцем по ее груди, оттягивая рваную ткань рубашки в сторону, обнажая грудь. С ее губ сорвалось тихое хныканье, и я, глядя ей в глаза, начал рисовать ленивый круг вокруг мягкого изгиба плоти. Наши взгляды были похожи на молчаливую игру в кошки-мышки, кошка жаждала, чтобы мышка вышла и сыграла в игру, в которой она притворялась, что не хочет принимать участия. Однако в глазах маленькой мышки был лукавый блеск, который заставлял меня задуматься, не борется ли она втайне с теми же развратными желаниями, что и я.
Круглая и упругая, потемневшая плоть вокруг ее твердого соска просила, чтобы ее лизнули, и мой язык так охотно подчинился. Я был сильным мужчиной, и в моем мире не существовало слова "невозможно". Но пока я держал Милу, столь бессильную против меня с ее полуобнаженным телом, выставленным напоказ, я не мог противиться тому, что принадлежало мне по крови, а вскоре и по закону.
Ее грудь была идеальной формы, и, наклонившись, я не сводил глаз с ее лица. Мне хотелось наблюдать за ней, пока я играл с ней, мучил ее тело, позволяя ей нуждаться в том, чего она не хотела.
— Скажи мне, Мила, если я оставлю тебя у себя, ты будешь продолжать бороться со мной?
— С каждым вздохом, — поклялась она, выражение ее лица было страдальческим, но было и кое-что еще. Блеск нездоровой похоти окрасил ее щеки слабым румянцем, когда она смотрела, как я подношу ее сосок ко рту.
Я не ждал разрешения. Оно мне было не нужно. Не от нее. Не от женщины, которая родилась моей. Чья судьба была выгравирована в наших кровных линиях. Я втянул ее сосок в свой рот, жадно ощущая ее вкус. Стон, сорвавшееся с ее губ, заставил меня крепко засосать сосок, и этот нежный звук привел меня в неистовое возбуждение, которое в конце концов закончилось тем, что я взял его прямо здесь, прямо сейчас, без единого кивка разрешения с ее стороны. Кончик моего языка кружил по покрытым камешками вершинам, приникая к ее плоти, в то время как моя ладонь энергично сжимала грудь. Если я не остановлюсь сейчас, то не остановлюсь до тех пор, пока не станет слишком поздно.