Я потер пальцами щетину на подбородке.
— Хорошо. Я помогу тебе, дам все, что нужно, чтобы проект сиротского приюта заработал. — Ее плечи опустились, и она выдохнула с облегчением. — Но, — продолжил я, и ее настороженный взгляд перешел на мой, — ты должна согласиться стать моей женой как минимум на шесть месяцев, даже после того, как передашь мне свои акции.
— Что? — Пролепетала она. — Мы так не договаривались.
Я ухмыльнулся.
— Теперь договариваемся.
— Ты не можешь этого сделать. — Румянец на ее щеках исчез, глаза расширились от шока. — Святой, ты не можешь этого сделать.
— Напротив, — я скрестил руки, словно дьявол, который вот-вот выхватит душу, — я могу делать все, что, черт возьми, захочу. И если тебе действительно дороги эти дети и этот твой приют мечты, ты пожертвуешь шестью месяцами своей жизни. Я имею в виду, — я одарил ее дьявольской улыбкой, — что такое несколько месяцев твоей жизни, если это означает, что в будущем на стольких маленьких лицах появится улыбка?
Сила манипуляции. Некоторые видели в этом форму колдовства. Я же видел в этом простой способ всегда получать то, что хотел. И сейчас, похоже, Мила была тем, чего я хотел.
— Что это будет, Мила?
То, как она смотрела на меня, ее холодные зеленые глаза практически срезали кожу с моего лица, было чертовски забавно. Мне нравилось, как она меня ненавидит, как ее ненависть ко мне сочится из ее пор. Она поглощала ее, я поглощал ее. И это, блядь, делало мой член твердым.
Я стоял, а Мила продолжала смотреть на меня, вероятно, взвешивая варианты, которых у нее было не так уж много. Потребовалось несколько секунд пристального взгляда, прежде чем она кивнула в знак согласия — неохотно, надо сказать.
— Ты — дьявол, а не святой, ты знаешь это? — Выдохнула она.
— Не обманывай себя. — Я подошел ближе и прижался к ее щеке. — Дьявол не идет ни в какое сравнение.
15
МИЛА
Хотела бы я сказать, что мне удалось победить упрямство, отказавшись есть его еду. Но, к несчастью для меня, я была человеком и чертовски хотела есть. Поэтому я ела. Я съела каждую крошку на своей тарелке. Но я игнорировала его. Полностью. Как будто этого ублюдка и не было.
Ошиблась ли я, торгуясь с ним, еще предстоит выяснить. Я решила проигнорировать грызущее предупреждение, которое скреблось в моем позвоночнике, говоря мне, что любая сделка со Святым, это все равно что отдать душу дьяволу на серебряном блюде. Но если я собиралась передать ему свои акции в компании, о существовании которой даже не подозревала, то мне чертовски важно было получить от этого хоть что-то.
Елена назвала это возможностью. Можно было бы возразить, что она просто пыталась показать мне преимущества жизни в роскоши и отсутствия необходимости выкраивать каждый пенни, чтобы выжить. Но я знала лучше. Она специально посеяла это маленькое семечко в моей голове и надеялась, что оно прорастет. Я надеялась, что оно не превратится в огромную занозу в моей заднице.
Ставни на окнах столовой были закрыты, как и в моей спальне. Очевидно, Сэйнт пытался что-то скрыть. Этим чем-то была я. Мне блядь повезло, что я оказалась в Италии и не смогла ничего увидеть. По крайней мере, на стене напротив меня висела огромная картина с изображением Колизея, которая, вероятно, была самым близким к тому, чтобы увидеть одну из знаменитых достопримечательностей Италии.
Жуя свежие фрукты, я продолжала смотреть на картину. Различные оттенки синего, использованные в небе над овальным строением, почти совпадали с оттенками глаз Святого. Облаков не было, явный летний день, но в небе на заднем плане было что-то темное. Словно надвигалась гроза, углы переливались от ярко-синего до едва заметного серого. Темно-коричневые цвета того, что осталось от Колизея, были темными, как будто тот, кто писал картину, не пытался сделать его величественным, каким его представлял мир, а скорее хотел показать его руины, сломанные части, хаос, который его разрушил. Уродство того, что когда-то происходило в его стенах. Я не думала, что архитектура может казаться одинокой. Но на этой картине она казалась заброшенной. Покинутой, но прекрасной в своем несовершенстве.