— А как же он сделался дворянином? Не легко ему это далось, вероятно? — с любопытством спросила Мана.
— Нет, очень легко. Говорят, однажды царица, принимая своих сановников, издала непристойный звук, да так громко, что это могло уронить ее достоинство» Но тут случился один из наших предков, очень ловкий мужик. Он принял на себя ее вину и, выступив на середину залы, громко сказал: «Мой подлый желудок так опозорил меня сегодня среди стольких достопочтенных господ, что мне отныне не стоит жить на свете. Накажите меня, как я того заслуживаю...» «Но за то, что ты оказался столь воспитанным и нашелся, как извиниться перед нами, я дарую тебе дворянское звание», — поспешила царица вознаградить того, кто взял на себя ее позор и спас ее честь. Вот таким путем добыли себе дворянское звание наши предки, — закончил Симон свой веселый рассказ.
— Ну, и шутник же ты, Симон, — воскликнула Мана, которая не могла удержаться и весело хохотала во время рассказа Симона. — Уморил меня со смеху! У царицы живот разболелся, а вам дали дворянское звание! Будто так и раздавали дворянство — по несварению желудка?
— Ей-богу, Мана, было так! Не мы одни таким способом пролезли в дворянство.
— Нет, Симон, ты наслышался клеветы. Кому быть господами, а кому мужиками, то положено на небе и там распределяется.
— И меня прежде так надували, но когда я повнимательнее посмотрел на дело, оказалось, что это — ложь.
— Ты этим хочешь обнадежить меня?
— Я хочу обнадежить тебя тем, что, мы любим друг друга и звание дворянина или крестьянина нас с тобой не касается. Ты жена моя и я муж твой. Пусть забирает себе мое дворянское звание тот, кому оно нужно. Если отец и мать мне помешают поступить по-моему, пусть они остаются со своим дворянством, а мы с тобой уйдем от них тайком и будем жить одни.
— Да, Симон, хорошо бы уйти отсюда, а то, знаю я, не дадут нам жить в нашей деревне.
— Будь спокойна, Мана, мы принадлежим друг другу и нет на свете силы, которая могла бы разлучить нас.
— Кто знает, Симон. Не годится говорить, что нет на свете силы, которая могла бы разлучить нас...
— Ну, какая, скажи?
— Я не знаю, но... тысячи неожиданностей...
— Ты то удивляешь меня своей смелостью и решимостью, Мана, то своей безнадежностью и робостью! Что в самом деле...
Симон хотел сказать еще что-то, но звуки колокола, четко прозвучавшие в ночной тишине, оборвали его речь.
— Что с тобой? Что случилось? — спросила Мана.
— Звон!..
— Ну да, звонят в церкви...
— Это набат! Он сзывает всех на сход! Сейчас выйдет из дома Бесиа и увидит нас... Мана, проберись домой...
Мана поднялась, чтобы идти домой, но дверь скрипнула и оттуда вышел рослый юноша. Это был Бесиа, единственный брат Маны.
Они испугались и прижались к стволу большого орехового дерева, словно хотели влезть на самую его вершину. К счастью, Бесиа их не заметил и прошел мимо.
— Господи, благодарю тебя, что ты спас нас!— протоптала Мана.
— Испытания и страхи всегда сопровождают любовь, Мана! Но и я должен идти к церкви. Я обязан быть там.
— Симон, если ты любишь меня, скажи мне, что Гам творится? Почему в этом году у вас столько сходов?
И все по ночам. Я спрашивала у Бесиа, а он рассердился и сказал, что это не бабье дело.
— Я бы все тебе открыл, Мана, но я на иконе присягнул свято хранить тайну. Прости меня, но не проси, не могу сказать.
Она сначала обиделась, но потом, помолчав, сказала:
— Если от этого тебе будет плохо, не говори.
На прощание Симон еще раз горячо расцеловал Ману, затем схватил свое ружье и поспешил туда же, куда несколько минут назад пошел Бесиа.
Мана прислонилась к стволу ореха и глядела вслед уходящему Симону, ружье которого поблескивало в лунных лучах. Когда Симон растворился в темноте, она грустно повернулась к собаке и сказала:
— Курша, верная Курша, Симон ушел от нас, что нам делать здесь одним! Пойдем и мы...
Собака завиляла хвостом и влажным языком лизнула белую руку Маны. Но вдруг повернула голову, к чему-то прислушалась и с сердитым лаем бросилась к кустам. И сразу же все собаки во всей деревне залились ожесточенным лаем.
Дрожа от страха, Мана побежала к дому. Украдкой вошла она в дом через черный ход и легла в постель. Никто из домашних ничего не слышал.