Али продолжал молиться. Лишь на одно мгновение отвернулся он от стены и посмотрел на Пророка. Смуглое, продолговатое лицо его ещё больше вытянулось, глаза блестели. Стояла напряженная тишина.
– Я голоден! – ещё раз крикнул Пророк.
– Ну и подыхай! – со злостью ответил ему кто-то. Я пополз по краю нар, задевая лежавших на них людей, и сел рядом с Васей. Возле него уже был Цой.
Следом за мной пришел Иван. Потом к нам поднялись Отто и Шарль.
Никто не назначал сбора комитета, никто не знал, о чём мы будем говорить. Мы сидели молча, будто ждали чего-то.
– Помолчим, пока Али помолится за нас! – сказал, не скрывая иронии, Отто.
– Хорошо, если ему помогает молитва! – отозвался Цой. – А что делать другим?
– Другие уже сделали всё, что могли! – как бы про себя сказал Отто.
– Значит, немного могли! – вставил Иван.
– Нет, почему… – начал, было, Шарль и остановился.
Немного помолчав, он продолжал:
– Сумел же Али решить за всех нас, не спросив согласия комитета! А это, пожалуй, немало…
Вася решительно возразил:
– Мы все были здесь, когда Али от нашего имени потребовал возвращения Хуана. Почему же вы тогда промолчали, Шарль? Значит, вы были согласны с ним?
– Тогда он был согласен, а сейчас передумал! – улыбнулся Цой.
– Ещё не поздно исправить ошибку, – сказал Вася. – Всё зависит от нас! Можно сейчас же постучать в дверь, позвать Кранца, поклониться ему и попросить прощения: так, мол, и так, господин Кранц. Утром у нас, видите ли, не было желания идти на работу, а сейчас нас пожурил Шарль, и мы одумались. Не сердитесь на нас, господин Кранц! Так, что ли? Давайте решим!
Он помолчал немного: ожидал ответа. Но Шарль и Отто сидели с опущенными головами и ничего не говорили. Что они могли ещё сказать?
– Есть одна истина, – продолжал Вася, – и её нужно помнить! Человек, в сердце которого вошел образ Ленина, никогда больше не будет рабом! Никогда! Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на людей в нашей камере. Попробуйте, Шарль, предложите им пойти на поклон к Кранцу, и вы услышите, что они ответят!
– Они нам верят! – сказал Иван.
– А мы не сумели даже по-настоящему связаться с товарищами из других цехов… Вот в чём наша вина. А они верят нам!
Вася говорил с горечью. Мне даже почудилось, что голос его дрогнул.
Больше мы к этому не возвращались. Каждый был занят своими мыслями: нам было о чём подумать. Мы не витали в облаках, не уносились бог весть куда на крыльях фантазии. Это были знакомые, много раз передуманные мысли, но каждый раз от них становилось теплее, потому что они согревали душу, наполняли её уверенностью, прибавляли сил. Мы слышали, как бьются в едином ритме сердца обитателей нашей камеры, и по велению своей совести становились впереди них. Это очищало душу от скорби, от боли.
Мы уже не были и никогда больше не будем рабами! Над этими словами стоило призадуматься…
Вася сидел, прислонившись к стене, заложив руки за спину. Так он всегда сидел на нарах. Цой положил голову на поднятые колени; мечтательный взгляд его был обращен на Отто и Шарля. Они, как всегда, были рядом. Иван, по привычке, прислушивался к тому, что делается по ту сторону двери, не ходит ли кто-нибудь по коридору.
В тишине кто-то тяжело храпел и стонал, усталые, голодные люди засыпали, но сон их длился недолго: поминутно то на одних, то на других нарах поднималась чья-нибудь голова, с тревогой оглядывалась на дверь и снова опускалась на жесткую подушку. Пророк спал, голова его была откинута назад, рот широко открыт. Во сне он что-то бормотал.
Али сидел, поджав под себя ноги, и молча поглядывал в нашу сторону. Он больше не молился.
Время тянулось томительно-медленно.
Мы очнулись только тогда, когда в коридоре послышались шаги. Загремели засовы. Пока открывалась тяжелая дверь, все успели разойтись по своим местам.
– Встать! – приказал комендант, остановившись на пороге.
Кто-то ответил на эту команду громким храпом. Никто не поднялся.
Комендант быстро подался назад, отстранил стоявших рядом с ним конвоиров, и на пороге появился какой-то новый, на вид очень важный начальник в форме не то гауптмана, не то майора. Его появление было настолько неожиданным, что некоторые заключённые приподняли головы, желая разглядеть новое начальство.
Стоявший позади комендант снова крикнул:
– Встать!
Офицер раздраженно оглядывал нары, ожидая, что люди, наконец, подчинятся приказу. Но заключённые лежали не шелохнувшись, словно команда была обращена вовсе не к ним. Терпение нашего гостя истощилось.
– Встать, мерзавцы! – заревел он. – Вы обязаны встать, когда вам приказывают!
Вне себя от ярости он ринулся вглубь камеры, высоко задирая голову, чтобы встретиться с чьим-нибудь взглядом. Но ни одно лицо не было обращено к нему. Все лежали спокойно, будто и не догадываясь о том, что рядом находится такой важный начальник. Задев рукой чей-то матрац, офицер брезгливо поморщился, вытер пальцы большим белоснежным платком и, бормоча проклятия, направился к выходу. Здесь он, однако, остановился, ещё раз обернулся к нам и, сжимая кулаки, зарычал:
– Сегодня же прикажу всех вас уничтожить, мерзавцы! Смотрите, тогда поздно будет! В ногах у меня будете валяться, но пощады не дождетесь!
Он постоял ещё с минуту, ожидая ответа. Потом крякнул и повторил:
– Я вас предупредил, мерзавцы!
– Пусть вернётся Хуан! – крикнул кто-то сверху. Это было уж слишком! Офицер вздрогнул, словно получил пощечину.
– Кто посмел? – заревел он. Лицо его вытянулось. – Я спрашиваю, кто посмел? Вер ватт?..(Кто смеет? (нем.))
– Верните Хуана! – крикнул Цой.
– Не мучьте Хуана! – подхватили на верхних нарах.
– Оставьте в покое Хуана! – раздалось одновременно в разных углах камеры.
Начальник прислонился к косяку, руки его заметно дрожали.
– Молчать! – исступленно заорал он. – Я приказываю молчать!
Но камера уже бушевала. Люди вскакивали со своих мест, размахивали руками, всё настойчивее и яростнее требуя:
– Хуана!.. Нашего Хуана!..
– Хуан не виноват!..
– Верните Хуана!..
Начальник исчез. Дверь захлопнулась.
Должен вам признаться, что я снова ошибся, сравнив людей в нашей камере с глиняным горшком. Нет, это был не глиняный горшок! Это был улей, взбудораженные обитатели которого готовились броситься на своих мучителей. Долго ещё после ухода начальства в камере, как в улье, не утихал шум. Не было больше среди нас спокойных людей. Заключённые собирались на нарах небольшими группами и громко выражали своё возмущение, свою горькую обиду. Можно было подумать, что этих людей только сейчас оторвали от семей и бросили в подземную тюрьму. Глядя на то, как возбуждённо они разговаривали, размахивали руками и нетерпеливо перебивали друг друга, никто не поверил бы, что в течение многих месяцев эти же самые люди, покорные, безмолвные и слепые, безропотно влачили жалкое и страшное существование.
Али примкнул к одной из групп. Глаза его горели, он весь сиял, решительный и одухотворенный. Так, видимо, радуется поэт удачно найденной строке. Так ликует учёный, после многих бессонных ночей нашедший верный путь к открытию. Да! Это точно! Он, Али, первый потребовал, чтобы вернули Хуана, и голос его был услышан и подхвачен всеми обитателями камеры. Тут поневоле возгордишься!
Болгарин Иван не находил себе места. Он с ловкостью акробата перепрыгивал с одних нар на другие, на несколько минут задерживался возле какой-нибудь группы, вставлял своё слово и отправлялся дальше.
Вокруг Цоя собралось человек пять-шесть. Они внимательно слушали его. Цой взволнованно объяснял:
– Они нам не нужны! Мы им нужны! А раз мы им нужны, то пусть оставят нас в покое, не трогают наших товарищей! Пусть вернут нам Хуана! Верно?