Вот почему лес и поляна были так безмолвны и грустны.
Но мне только так показалось.
Я уже собрался было пойти своей дорогой, как вдруг услышал тоненький, нежный писк. Нет, мне не почудилось, писк раздался где-то рядом, где-то совсем близко. Не успел я повернуть голову, как мимо меня пролетела небольшая пёстрая птичка, и я услышал её резкий, тревожный крик. Она улетела, но теперь ясно слышался другой, более протяжный голосок, шедший откуда-то снизу.
Долго пришлось мне искать и прислушиваться. Гнездышко было укрыто надёжно. Четверо дроздят, трогательно-смешных и беспомощных, устроились в металлической нише, рядом с пружиной, которая действовала, когда нажимали на гашетку… И вот сюда-то отважный дрозд натаскал вдоволь сухого сена, несколько тоненьких клочков пакли – и наладил семейную жизнь.
Не знаю… Не смог бы вам объяснить почему, но мне вдруг стало стыдно. Больше я уже не валялся на траве, не спрашивал себя, куда и зачем иду.
Это – всё!
Ну вот, я, как мог, кратко и не всегда последовательно, рассказал о том, что пережил. Все эти мои страдания, может быть, достойны сожаления, сочувствия или ещё чего-нибудь в этом роде. Пустяки, прошу пана! Не я один пережил, не я один потерял! По-моему, говорить надо не о том, что я потерял, а о том, что нашел…
Сегодня я рылся в развалинах моего домика, разгребал рыхлую, пересохшую глину и откопал два резца. Они мне служили ещё в той, прежней жизни. Очищал я их от грязи, пальцами стирал ржавчину и, как водится, думал при этом. Сердце моё наполнилось волнением, тревогой. Ожила давнишняя мечта… Вы помните, как терзался я в поисках образа, как долго и мучительно его вынашивал? Хотелось мне создать образ человека, в котором сочетались бы мужество борца, безграничное доверие и любовь к людям труда и нужды, немеркнущая мудрость, орлиная зоркость. Но сколько ни искал я тогда, образ этот виделся мне только в мечтах, причём каждый раз представлялся другим.
Теперь я точно знаю, каков он, потому что видел его. К нему обращены взоры людей, ищущих опору, лелеющих мечту о жизни, поднимающихся на борьбу со злом.
Говорят, голос птицы поймет только птица! Может быть, потому я так глубоко понял я почувствовал рисунок, увиденный на стене камеры. Я не знал в ту пору, что случится через несколько минут, и, если хотите, не верил, что подземелье выпустит хоть одного живого свидетеля на живую землю. Но уже тогда понял, что образ, о котором я так долго и мучительно думал, найден и живет в моем сердце.
Теперь мне ничего не надо выдумывать. Я знаю, чего хочу!
А хочу я создать этот портрет на металле. До мельчайших подробностей мне запомнились его черты, взгляд, морщинки на огромном лбу, где-то притаившаяся, но ясно видимая улыбка… Таким он навсегда запечатлелся в моем сердце, так же как и в сердцах Васи, Ивана, Цоя, Али…
Вот уж и резцы мои нашлись. Сегодня же раздобуду остальной инструмент. Есть у меня и медная доска, надо её только откопать. Одним словом, начинаю заново!
И знаете, что я вам скажу? Начинать жизнь заново – это то же самое, что родиться на свет взрослым: ни корь, ни дифтерит, ни скарлатина – ничего уже не страшно! Всё осталось позади. Не так ли?
А вы как думаете?..
ДЯДЯ ПЕТЯ
По заснеженному лесу низко-низко стелется жиденький дымок и медленно истаивает меж деревьев. На свежевытоптанной тропинке брошены кем-то поленья, и проход в лесную чащу кажется закрытым. Чуть подальше валяется большой тяжелый топор, тупой и ржавый, а рядом с ним – поперечная пила. Лесорубы называют такую пилу «баяном». Впрочем, у этого «баяна», как во рту у древнего старца, через каждый зубец зияет прогал. Кажется невероятным, что рядом со столь несовершенным орудием лежит поваленная сосна с обрубленными сучьями. Не верится, что «баян» и топор, давно отслужившие свой срок, сумели всё же справиться с таким свежим и крепким деревом. Рядом с сосной валяется старая солдатская плащ-палатка, давным-давно потерявшая свой первоначальный цвет. На мертвом снегу она кажется крошечной лужайкой с безжалостно вытоптанной, увядшей травой.
В лесу стоит глухая тишина, только деревья потрескивают от мороза. Бесконечная зимняя ночь всё же отступает. Рассвет приближается медленно, нехотя, а вместе с ним крепчает стужа. Кругом ни ветерка.
Время от времени в тишине слышится какое-то позвякивание: за деревьями, в стороне от тропки, привязаны две лошади; они мотают головами, и железные цепки на их шеях вздрагивают. Лошади невесело поглядывают в ящик из-под гранат, служащий кормушкой. Ржаные отруби с соломенной сечкой, видимо, не очень-то вкусная еда. На некоторое время лошади застывают над ящиком, словно дремлют, потом снова опускают головы, рыщут, фыркают, раздувают ноздрями отруби, чихают – и решительно отказываются от корма.
Предрассветная мгла рассеивается, и очертания деревьев становятся более четкими. Просветы между ними залиты белёсым туманом, который медленно, лениво уползает куда-то. Из тумана неожиданно появляются два солдата. Они ступают тяжело, под ногами у них хрустит снег. Каждый несет по два ведра картофеля. Вот они уже возле поваленной сосны. Высыпав картофель на плащ-палатку, солдаты, не оглядываясь, бредут назад и исчезают за деревьями.
С той стороны, откуда тянется дымок, появляется старый солдат. Это дядя Петя, повар. Шагает он быстро, порывисто. Издали кажется, что одна нога у него короче, и потому он слегка подпрыгивает на ходу. Возле плащ-палатки дядя Петя останавливается, нагибается и начинает торопливо перебирать звонко щелкающую, мёрзлую картошку.
– Несчастье с цыми новичками! – бормочет он себе под нос. – К утру надо начистить шестнадцать ведер, а они думают, что это само сделается. Уже скоро развидняет, а они и не начинали ещё… Ходят как на гулянке!
Набрав полную жменю гнилых картофелин, он отбрасывает их далеко в сторону и подходит к лошадям. Тут он снова останавливается, заглядывает в ящик и громко вздыхает. Потом гладит покрытые серебристым инеем гривы, поправляет одеяла на спинах у лошадей и ворчливо укоряет их:
– А вы-то что стоите, как женихи? Не нравится харч?.. Пока мы стоим в лесу, на лучший не надейтесь! Где его взять, настоящий харч? Не знаете?.. Ну и я не знаю! Разве если ПФС (Продовольственно-фуражное снабжение.) чудом что достанет… – добавляет он уже не для лошадей, а для самого себя.
Впрочем, в такое чудо он мало верит. Постояв немного и прислушавшись к тому, что делается в лесу, он снова обращается к лошадям:
– Ничего, на первом же привале в селе достанем овёс. Из-под земли, а достанем! Вы же знаете, дядя Петя ни разу вас не обманул! Если дядя Петя обещал, он сделает.
Лошадь ласково прижимается мордой к его широкой, жесткой ладони, трется, обдает теплом и фыркает, как бы жалуясь: «Ну, посмотри сам, чем стали кормить!» Но старый солдат знает, что ответить.
– А что едят солдаты? – спрашивает он. – Небось, сами знаете! Утром перловый суп с картошкой, вечером картофельный с перловкой. Фронт есть фронт!..
Где-то в стороне тягуче взвыла мина, и лес дрогнул от взрыва. С высокой сосны упал ком мёрзлого снега. – В такое время, голуби, выбирать нема часу! Надо есть что дают! – бросает напоследок дядя Петя лошадям и торопится навстречу солдатам, снова появившимся с ведрами из-за деревьев.
– Когда же у вас, сынки, нынче обед поспеет? – сердито спрашивает повар. – Ежели мы так будем чесать потылицы, обед акурат на ужин придётся! А то как же!..