Объектом Семёна Дайна был один из сельских домиков, стоявший на отшибе. По донесению разведки, в нём помещалась немецкая штабная канцелярия. Отсюда следовало привести «языка». Семёну доверили самостоятельную операцию – значит, на него надеялись и простили ему нелепый случай с тем жирным немцем… Это понравилось солдату. Не понравилось ему то, что сержант очень уж подробно растолковывал задание. Наконец инструктаж был окончен. Дайн сразу оживился, крепко пожал сержанту руку и искренне пообещал:
– Будет выполнено, товарищ сержант!
– Только смотри, Дайн, приведи нам живого «языка», – не упустил случая напомнить тот. – Дохлый нам ни к чему!
Он помолчал немного для солидности и закончил:
– Ну, бывай! Желаю удачи!
«Эх… помнит… не забыл…» – вздохнул про себя Семён.
…К рассвету всё вокруг заволокло густым молочным туманом. Семён прополз по-пластунски несколько сот метров по крутому, обрывистому берегу реки. Когда туман стал рассеиваться, разведчик увидел селение, как две капли воды схожее с его колхозным селом в Баштанском районе. Если бы Семён не знал, что он находится сейчас где-то в глубине Польши, он решил бы, что в том доме – во-он под горой, крытом цветной черепицей, – помещается сельсовет, а где-то поблизости находится правление колхоза и ещё – вдруг оживился он – надо бы найти самый большой дом со множеством окон – школу. Рядом должна быть хата-лаборатория. «Должна быть! – усмехнулся про себя Семён. – Чёрта с два найдёшь её тут!»
Притаившись, безмолвный и неподвижный, лежал он в яме всего в пяти-шести шагах от дороги. «Сейчас не время для думок!» – говорил он себе. Стараясь не шелохнуться, не дышать, он в то же время напрягал слух, чтобы уловить малейший шорох, потому что теперь – он это хорошо знал – настал самый момент действовать, и один неверный поворот головы, один непродуманный шаг мог испортить всё… На чашу весов было брошено слишком много – и успех задания, и собственная жизнь…
По ту сторону дороги, убегавшей вверх, в гору, почти против самой ямы, в которой лежал Семён, стояла небольшая, видимо недавно построенная, хата. Семён ясно видел телефонные провода, протянутые к хате, и часового, устало шагавшего по крохотному, чисто подметенному дворику мимо единственной двери.
«Она самая и есть – канцелярия!» – думал Семён Дайн, издали разглядывая домик и всё, что окружало его. Мысленно он строил различные планы, и все они ему нравились. На каком же остановиться? Он твёрдо знал лишь одно: медлить нельзя, приближается утро, а с наступлением утра в селе появятся люди и могут помешать Семёну. Да к тому же надо было воспользоваться моментом: что, если через несколько минут начнётся смена караула?
Часовой всё шагал и шагал по двору. «Это хорошо! – подумал разведчик. – Было бы хуже, если бы он стоял на одном месте!»
Едва только часовой повернулся к нему спиной, как Семён Дайн с неожиданной лёгкостью перемахнул через дорогу и пополз на животе по дну кювета. Потом вскочил и в несколько прыжков оказался за домиком, на огороде.
Стояла такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как перешептываются между собою звёзды, перед тем как погаснуть и исчезнуть в бесконечной голубизне светлеющего неба. Семён Дайн полз вдоль задней стены домика, чутко прислушиваясь к каждому шороху: начальник штаба, майор, видимо, ещё крепко спал, а часовой, охранявший вход в дом, как на беду, вдруг остановился у двери.
Надо было тут же решить, как быть дальше. Отвлечь внимание часового!.. Разведчик принялся рыться в карманах, спокойно, не спеша достал кресало и ком коричневой ваты, пропитанной марганцовкой. Один удар по кремню – и вата задымилась. Но не закуривать собрался Дайн, да и некурящий он был. Нет! Он прижался к стене и изо всех сил швырнул дымящуюся вату на передний двор.
Часовой, почуявший запах дыма, начал искать горевший предмет, затем принялся озадаченно разглядывать дымящуюся вату, не понимая, откуда она взялась. Воспользовавшись этим, Семён Дайн внезапно выскочил из-за стены, страшным ударом опрокинул немца на землю и ухватил его за горло…
Несколько минут спустя разведчик осторожно открыл дверь и вошел в хату. Он уже мысленно представлял себе встречу с майором, который, по его расчётам, ещё сладко почивал в столь ранний час. Рисовались ему и другие варианты всё той же встречи, на случай, если в хате кроме майора окажутся и другие немцы. Семён нащупал гранату, нагнулся к голенищу, где был нож, но ничего не взял. Больше всего он полагался на свои руки, на их ловкость и силу. Они всё могли сделать бесшумно, а это обеспечивало успех дела.
Он остановился в сенях и долго прислушивался к тому, что делалось в хате. Но его ухо, такое изощрённо-чуткое, способное услышать самый тонкий звук, не уловило ничего. Было похоже, что в доме нет ни единой души. Он открыл дверь, и та скрипнула. Остановился, снова прислушался, огляделся – никого. На столе, видно недавно сколоченном из новых сосновых досок, были разбросаны бумаги, наверное никому не нужные. У стены, против входа, стоял самодельный шкаф, на верхней полке его лежали в беспорядке какие-то канцелярские и бухгалтерские книги, на средней были горкой навалены чёрные сухари. Нижняя дверца оказалась запертой. Одно окно было завешено шинелью.
В углу одиноко висело распятие. Сын божий не без удивления разглядывал грязные карнизы под потолком и стену, на которой чья-то рука старательно наклеила обертки от конфет, лубочные картинки и иллюстрации из журналов, а между ними – сердечки, вырезанные из серебряной фольги. В кухне, наполовину занятой большой печью, тоже никого не было. Семён приподнял заслонку, заглянул в печь. Она была холодная.
Возникал вопрос: если в доме никого нет, кого же охранял часовой?
Было ясно, что майор живет не здесь. Ни постельных принадлежностей, ни койки в хате не было. Стало быть, тут помещалась только канцелярия. В этот ранний час она была ещё пуста. Но скоро сюда придут, надо только подождать… Всё дело в том, что ещё рано… А если не придут? Что тогда? Может быть, немцы пронюхали, что наши готовят наступление, и сами оставили село? Возможно, они за ночь успели отойти на двадцать, а то и на тридцать километров… Что тогда должен делать Семён Дайн?
И снова вставал вопрос: кого же или что охранял тут часовой?
Семён Дайн стоял в маленькой кухоньке и мучительно искал ответа на вставшие перед ним вопросы. Тут-то и увидел он на полу детский башмачок. Почему-то один этот башмачок лежал на полу, посреди кухни. Семён поднял его и долго разглядывал. Сердце заныло. Вспомнилось: три года не держал он в руках детской вещицы. Три года! А поди же, кажется, будто только вчера это было: приехал он в Николаев и два часа рыскал по детскому универмагу. Чего только не накупил он тогда для своего сынишки! Среди вороха вещей и игрушек были, конечно, и башмачки. Кожаные, красненькие, с кисточками. Ну что это были за башмачки! Башмачки-крошки, в каждый из которых влез бы разве что один его палец. Вероятно, поэтому и казались они такими милыми…
Ещё в сенях Семён Дайн приметил лестницу, которая вела на чердак. Сейчас он подумал, что, поскольку всё равно придётся ждать, не надёжней ли будет спрятаться на чердаке. Там, верно, есть слуховое окошко, через которое можно понаблюдать за тем, что происходит на улице… Он вышел в сени. Дверь снова скрипнула.
Стоя у слухового окна и упираясь головой в черепицу крыши, Семён разглядывал деревенскую улочку. Ни единого звука – ни человеческого голоса, ни петушиного крика, ни мычания коров, ни собачьего лая; деревня словно вымерла. Вокруг было пусто и тоскливо.
«Но кто-нибудь должен же прийти!» – убеждал себя Дайн и, напрягая слух и зрение, прижимался головой к черепичной крыше. Чтобы мысли снова не унесли его к жене и сыну, он стал про себя считать: «Один… два… три… пять… двенадцать… двадцать…»