Вернувшись в камеру, измученный карцером и «собеседованием» у воровского авторитета, Данист умоляющим жестом остановил Вась Вася:
– Спать. Только спать. Все разговоры потом. Все потом.
– Вы что, Денис Борисович? Вас уже то ли третий, то ли четвертый день мама дожидается. А вы спать собрались…
Боже! Как он мог забыть.
– Сегодня какое число?
– Так семнадцатое октября, – участливо проинформировал Вась Вась.
Немедля, Данист забарабанил в дверь камеры.
– Ты чего, белены объелся? – громыхая ключами, закричал надзиратель. – Думаешь, если Папа тэбэ приголубил, так усэ можно?
Но дверь открыл. Услышав, о чем твердит замордованный олигарх, Гладиатор сменил гнев на милость:
– Погодь, щас разузнаю.
Как ни странно – прежде такого не бывало, – не прошло и часа, как Денис обнимал маму. Впрочем, точнее было сказать, она обнимала своего несчастного сына. Потом долго держала его лицо в ладонях, словно пытаясь разгладить каждую новую морщинку на висках, на лбу, под глазами.
– Мальчик мой. Что они с тобой сделали?
– Ой, мамочка, хоть ты оставь причитания. Ты что, в первый раз сюда приехала?
– В эту даль? Нет, не в первый. Во второй, сыночка, в первый раз мы были с папой. Но что с того? Я же вижу, от мамы ничего не утаишь.
Денис уже хотел было сказать, что все, что сейчас имеет, он сделал сам, но мама бы этого не поняла. Для нее сыночек был безгрешен.
За четыре года каторги она ни на минуту не оставляла его без внимания. И бог с тем, что письма частенько не доходили, передачи не передавали, а свидания, большей частью, запрещали. Главное, что Денис почти физически, где бы ни отбывал срок, ощущал ее присутствие – пусть там, за периметром зоны или за стенами тюрьмы, – но обязательно рядом. И это не только грело душу, это помогало выживать.
О своих тяготах Денис никогда маме не рассказывал. Что сама видела – то видела. Как говорится, не скроешь. Но даже нечаянно подсмотренные бытовые эпизоды приводили ее в ужас. Когда маму в первый раз обыскали две дюжие надзирательницы и отняли мешочек с изюмом и курагой, спрятанные под платьем, сын не мог успокоить ее почти все свидание. Рыдания мешали говорить, но состояние было понятно и без слов.
Хорошо, что сейчас, даже узнав, что ходатайство о досрочном освобождении отклонено, мама держалась молодцом. Белоснежным платочком она аккуратно промокнула слезы, на всякий случай сделала то же самое и сыну.
– Мне сказали, что ты был болен, сыночка, ведь я уже третий день дожидаюсь свидания. Слава богу, наконец-то…
Мама не стала уточнять, что именно «наконец-то» произошло, – и без того было ясно, – а деловито разворачивала кучу пакетов и свертков. Сразу вкусно запахло, но это, увы, не произвело на заключенного особого впечатления. И дело даже не в том, что он изрядно подзакусил в камере, похожей на библиотеку. С первых же минут встречи с мамой он мучительно размышлял, что будет с ней, когда все случится. Надо ли готовить ее психологически? Ведь мама не перенесет нового позора. Сын – беглец! В ее глазах, подумал Денис, это гораздо хуже, чем заключенный, которого жалеет чуть ли не половина страны.
Глядя, как она достает теплые носки, нижнее белье с начесом, которое он отродясь не носил, Денис молчал. Но когда, наконец, появились новые валенки, Денис содрогнулся. Как объяснить маме, что еще одну зиму в зоне он ни за что не проведет?
– Мне еще в прошлый раз охрана рассказала, что валенки нужны, потому как в камерах ледяной пол. Что для тех, кто привык держать ноги в тепле, – это просто невыносимо, – тараторила мама. – Согласись, сынок, это очень мило с их стороны. А вот твое любимое печенье не пропустили. Сказали, что в списке разрешенных продуктов этого сорта печенья нет. Заключенным можно передавать только «Овсяное» и «Юбилейное». Ну как им объяснить, сыночка, что их фабрики просто не могут делать такое нежное печенье, как я? Такая жалость, сыночка, я так старалась.
Мама пыталась держаться спокойно, но волнение выдавали руки – они постоянно подрагивали. Сейчас она мазала сыну масло на хлеб, и это было особенно заметно.
– Ты слышал, сыночка, мы с папой письменно обратились к господину президенту, чтобы он тебя помиловал.
– Слышал, мамочка, слышал. Зачем только вы это сделали? Это так наивно. И, прошу тебя, оставь масло. Ты же знаешь, как я боюсь, что поднимется холестерин, – несколько нервно заметил Денис, пытаясь отвлечь маму от ее занятия. – Дай-ка лучше мне свои руки, мамочка.