Затем грохот стих и все, как завороженные, уставились на серые цилиндры. Бартон первым вспрыгнул на камень; остальные не отважились коснуться чаш сразу после исчезновения разряда. Он поднял крышку, заглянул внутрь и завопил от восторга. Остальные тоже бросились к камню и принялись открывать свои чаши. Через минуту все сидели вокруг костра и жадно ели, время от времени вскрикивая от удивления и демонстрируя друг другу свои находки. Дела были не так уж плохи — похоже, тот, кто вершил их, принял на себя заботы о хлебе насущном.
Содержимого чаш хватило всем — несмотря на вынужденный дневной пост, или, как заявил Фригейт, «пост длиною в добрую половину вечности». Как он пояснил Монату, его утверждение означало, что невозможно определить промежуток времени между 2008 годом и сегодняшним днем. Окружающий мир нельзя было создать за один день, а подготовка к воскрешению человечества определенно заняла больше недели. Конечно, если все это проделано с помощью научных знаний, а не каким-нибудь сверхъестественным образом.
Бартон обнаружил в своей чаше кусок мяса величиной с кулак, небольшой черный хлебец, масло, картошку с соусом и салат с непривычной, но очень вкусной приправой. Вдобавок, там была еще вместительная кружка отличного бурбона и маленькая чашечка с четырьмя кубиками льда.
В сером цилиндре нашлось еще много неожиданного. Небольшая трубка, вырезанная из шиповника. Кисет с табаком. Три отличные сигары. Коробочка из пластика с десятью сигаретами.
— Без фильтра! — разочарованно сообщил Фригейт.
Отдельно лежала маленькая коричневая сигарета, понюхав которую, Бартон и Фригейт одновременно воскликнули:
— Марихуана!
Алиса достала из чаши маленькие металлические ножницы и черную расческу.
— Наверное, наши волосы отрастут снова, — с улыбкой сказала она. — Иначе к чему все это нужно? Я рада... так рада! — она сунула руку в контейнер и вытащила тюбик ярко-красной губной помады. На лице ее появилось недоуменное выражение. — Что это? Неужели Они на самом деле думают, что я стану пользоваться тут косметикой?
Фригейт рассмеялся и показал ей такой же тюбик, который он обнаружил в своей чаше.
— Они в высшей степени практичны, — заметил Монат, вертя в руках пачку бумажных салфеток. Затем он вытащил круглое зеленое мыло.
Бифштекс Бартона оказался очень сочным, хотя он предпочитал менее прожаренное мясо. С другой стороны, Фригейт жаловался, что его кусок оказался недожаренным.
— Очевидно, чаши не настроены на индивидуальное меню, с учетом привычек и вкусов владельца, — предположил Фригейт. — Поэтому и мужчинам, и женщинам достались помада и трубки. Это — массовое производство.
— Два чуда в один день, — произнес Бартон. — Но можно ли их считать чудесами? Я предпочитаю рациональное объяснение и хотел бы его получить. Не думаю, что кто-то может в данный момент сказать мне, каким образом нас воскресили. Но, наверное, вы, люди двадцатого века, имеете какую-нибудь гипотезу относительно волшебного появления всех этих предметов в прежде пустом контейнере?
— Если сравнить внешние и внутренние размеры чаши, — сказал Монат, — то можно заметить разницу по высоте примерно в пять сантиметров. Внутреннее днище, по-видимому, скрывает некое устройство — конвертер, способный превращать энергию в материю. Энергия попадает туда во время разряда. В дополнение к конвертеру в чаше должны быть также молекулярные шаблоны — нечто вроде справочного каталога, определяющего способы синтеза различных веществ. Мои рассуждения, скорее всего, верны, так как на моей родной планете были созданы подобные преобразователи. Но не таких миниатюрных размеров — в этом я абсолютно уверен!
— Могу сказать то же самое и о Земле, — кивнул Фригейт. — Еще до 2002 года человечество научилось производить железо из чистой энергии, но это был очень трудоемкий и дорогой процесс с почти микроскопическим выходом готовой продукции.
— Ладно, — сказал Бартон. — Нам это изобилие пока ничего не стоит. Пока... —он осекся, вспомнив о сне, который видел перед пробуждением.
— «Плати!» — требовал тогда Бог.— «Ты задолжал мне за плоть!»
Что все это могло означать? На Земле, в Триесте, в 1890 году он умирал на руках у жены и просил... Что? Хлороформ? Что-то, чего он не мог вспомнить... Он погружался в тишину, во мрак забвения...
А затем очнулся — и оказался в том странном месте, заполненном мириадами нагих тел. Ничего подобного не могло существовать на Земле — да и на этой планете тоже, насколько он мог понять. Но Бартон был твердо уверен в одном — то, что он тогда увидел и испытал, не являлось ни сном, ни бредом.