Точно такой же предмет был прикреплен к запястью каждого находившегося на равнине человека.
Все еще пошатываясь, он поднялся на ноги. Сердце постепенно стало биться чаще, силы возвращались к нему.
Остальные тоже стали подниматься. Почти у всех были недоумевающие, озабоченные лица; некоторые выглядели испуганными. Одни озирались по сторонам широко раскрытыми глазами, дыхание с хрипом вырывалось из их пересохших глоток, на висках выступал пот; другие тряслись так, словно стояли на ледяном ветру, хотя воздух был достаточно теплым.
Вокруг царила абсолютная тишина — странная, непостижимая, пугающая. Никто не произносил ни слова. Он слышал только учащенное дыхание людей, находившихся поблизости; их рты были открыты, как будто они хотели что-то сказать.
Постепенно они начали двигаться, робко прикасаясь друг к другу, заглядывая в лица. Покачиваясь, двигая по траве босыми ногами, они поворачивались то в одну, то в другую сторону, смотрели на холмы, на деревья, усыпанные огромными, яркоокрашенными цветами, на покрытые лишайником, устремившиеся ввысь горные вершины, на искрящуюся зеленью реку, на грибовидные камни, на прикрепленные к их запястьям металлические контейнеры. Некоторые ошеломленно ощупывали лица и безволосые головы, снова и снова повторяя свои бессмысленные движения. И все это происходило в полной тишине.
Внезапно одна из женщин застонала. Она опустилась на колени, запрокинула назад голову и испустила вопль, похожий на волчий вой. В тот же момент у реки ей ответил мужской голос.
Эти два вопля стали сигналом — или, скорее, ключом, который начал отпирать человеческие уста.
Мужчины, женщины, дети принялись кричать, плакать, царапать лица ногтями, бить себя в грудь, падать на колени и воздевать ввысь руки в молитве, бросаться навзничь, пряча лица в траве, кататься по земле, скулить как собаки и выть подобно волкам.
Ужас охватил Бартона. Ему захотелось упасть на колени и молиться о спасении в этот день Страшного Суда. Он жаждал милосердия. Он страшился увидеть ослепительное лицо Бога, которое могло появиться над вершинами гор — грозное и более яркое, чем солнце. Он не был столь невинным — или столь храбрым — как казалось ему раньше. Страшный Суд представлялся ему настолько ужасным и всецело окончательным, что он не мог вынести даже мысли о нем. Когда-то во сне ему привиделось, как после смерти он предстал перед Богом. Нагой и ничтожный, он в полном одиночестве стоял посреди огромной равнины, напоминающей эту. И вот Бог, огромный, как гора, двинулся к нему. И он, Бартон, не сошел с места. Он бросил вызов самому Богу!
Он не видел здесь следов божества, но все же бросился бежать, словно стремился спастись от занесенной над ним карающей десницы. Он мчался по равнине, натыкаясь на одних, сбивая с ног других, перепрыгивая через третьих; его руки вертелись как крылья ветряной мельницы и прикрепленный к запястью цилиндр описывал круги в воздухе. Дикий вопль загнанного зверя сорвался с его пересохших губ:
— Нет! Нет, о боже!
Вскоре он настолько запыхался, что не мог больше кричать; руки и ноги налились свинцом, воздух обжигал легкие, а сердце стучало как барабан. Бежать дальше не было сил, и он свалился наземь под первым же деревом.
Через несколько минут он сел и взглянул на равнину. Крики и вопли толпы слились в один ужасный гул. Большинство людей пытались что-то сказать, хотя их никто не слушал. Бартон не мог различить ни одного отдельного слова. Некоторые мужчины и женщины обнимались и целовались, словно были знакомы всю предшествующую жизнь; казалось, что, прикасаясь друг к другу, они стремятся удостовериться в подлинности и реальности произошедшего.
Среди огромной толпы можно было различить множество детей, лет пяти и старше. Одни рыдали, уткнувшись лицом в траву; другие, тоже плачущие, сновали среди взрослых, стараясь заглянуть им в глаза — очевидно, искали родителей.
Дыхание Бартона стало ровнее. Он встал на ноги и оглянулся. Над ним простирала ветви красная сосна (иногда ошибочно называется норвежской), достигавшая в высоту двухсот футов. За ней находилось дерево, которое он никогда раньше не видел; он сомневался, что нечто подобное когда-либо существовало на Земле. У этого дерева был толстый, покрытый наростами, черный ствол, возносившийся на три сотни футов вверх, и множество массивных веток с треугольными огромными листьями, зелеными, с красными прожилками. Остальные деревья, теснившиеся на склоне холма, напоминали белые и черные дубы, ели, тисы и кедры.