— И все же норвежцы не могут объяснить окружающий их мир, а я — могу, — с убежденностью сказал Коллоп. — У меня есть разумное объяснение, к которому, как я верю от всей души, когда-нибудь придут и эти норвежцы. Да, они убили меня, но к ним придет другой миссионер нащей Церкви и обратит их души к истине — прежде, чем они проткнут его грудь перед своими деревянными идолами. А если ему не удастся переубедить их, придет следующий.
— Кровь мучеников — посев веры. Сия великая истина была справедлива на Земле, и здесь она тем более верна. Если вы убьете человека, чтобы закрыть ему рот, он восстанет в каком-нибудь другом месте долины. А- на его место придет другой, принявший смертную муку в сотне тысяч миль отсюда. И Церковь добьется победы! И тогда люди прекратят бессмысленные, порождающие ненависть войны и примутся за настоящее дело, единственно достойное дело — спасение своих душ.
— Сказанное вами о мучениках столь же справедливо для любого человека, одержимого какой-нибудь идеей, — возразил Бартон. — Убейте негодяя — и он так же восстанет, чтобы снова творить зло.
— Добро одолеет зло, истина восторжествует! — воскликнул Коллоп.
— Не знаю, сколько лет вы прожили на Земле и многое ли успели увидеть, — произнес Бартон, — но похоже, что ваш опыт довольно ограничен; вы так и остались слепым.
— Наша Церковь не стоит на одной слепой вере. Ее учение основано на вещественных, реальных фактах. Скажите, Абдулла, друг мой, вы слышали о том, что некоторые люди воскресают мертвыми?
— Что за нелепость! — пожал плечами Бартон. — Как это понимать — мертвый воскресший?
— Известны, по крайней мере, три надежно подтвержденных случая; ходят слухи еще о четырех, но относительно них Церковь не смогла получить достоверных доказательств. Речь идет о мужчинах и женщинах, которые погибли в каких-то районах долины и, как обычно, были воскрешены в других местах. Однако в их воссозданных телах отсутствовала искра жизни. Как вы думаете, почему?
— Не могу представить себе, — ответил Бартон, изобразив живейшее любопытство, — и готов выслушать вас внимательно и с интересом.
Он мог представить, так как уже слышал эту историю. Однако ему хотелось узнать, насколько рассказ Коллопа совпадет с известной ему версией.
Все было то же самое — вплоть до имен умерших бездельников. Рассказывали о нескольких мужчинах и женщинах, которые якобы были опознаны теми, кто знал их на Земле. Там они считались святыми — или близкими к состоянию святости; одного из них даже канонизировали. Появилась гипотеза, что для этих избранных нет необходимости проходить через чистилище речного мира. Их души почти сразу же отлетели куда-то... в некое таинственное место, навсегда сбросив груз телесной оболочки.
Скоро, как утверждала Церковь, многие достигнут такого же состояния. Они покинут свои тела, как изношенную одежду. Пройдет время — и долина Реки опустеет. Люди отринут ненависть, избавятся от пороков, и души их озарятся любовью друг к другу и к богу. Даже наиболее порочные, те, чьи души кажутся сейчас потерянными навсегда, смогут покинуть свою физическую оболочку. Все, что нужно для этого, — только любовь!
— Плю са шанж, плю сэ ла мэм шоз[3], — вздохнул Бартон. Потом рассмеялся и сказал, — Итак, появилась еще одна сказка, вселяющая в людей надежду. Старые религиозные доктрины рухнули — значит, нужно изобрести новые.
— Можно предположить, — заметил Коллоп, — что у вас есть лучшее объяснение, почему мы пребываем здесь!
— Может быть. Я тоже умею сочинять сказки.
По сути дела, такое объяснение у Бартона имелось. Правда, он не рискнул бы изложить его Коллопу. Спрюс все же поведал Бартону кое-что об истории, целях и сущности своего народа, этиков. И слишком многое из того, о чем он рассказал, совпадало с доктриной Коллопа.
Спрюс покончил с собой, не успев объяснить, что такое «душа». Можно было предположить, что «душа» играла важную роль в процессе воскрешения. Казалось, тут отсутствовала альтернатива; какая же иная субстанция могла сохранить сущность человека — после того, как он достигнет «спасения» и лишится телесной оболочки? Так как феномен «второй жизни», дарованной человечеству, мог быть объяснен с точки зрения физических законов, «душу» тоже следовало отнести к физическим явлениям, исключив ореол сверхъестественности, который окутывал ее на Земле.