— Что людей пугаешь? — не выдержал Руслан. — Скоростью нас не возьмут, только измором.
От этого «нас» у Маши стало чуть легче на душе. Девушка даже улыбнулась. Бесконечные километры речной глади уже не казались нудными и тягостными. Ей вдруг захотелось, чтобы этот почти незнакомый, не сильно разговорчивый высокий парень с необычными темными глазами как можно дольше находился рядом. Чтобы она могла видеть его мускулатуру, ощущать его силу, и чтобы его уверенность передавалась ей. Она погрузилась в свои фантазии, эфемерные, нечеткие, как вот эти облака на ярко-голубом небесном своде.
После обеда поднялся ветер. Облака унесло на восток. Весла убрали и поставили парус, скорость возросла. Маша вдруг осознала, что присутствие Руслана не вечно, что уже завтра или послезавтра, когда они доберутся до его родного Кумшака, он вполне может распрощаться с ней. Скажет что-нибудь типа «вот вам два мешка картошки, топор, и плывите на верхний Дон». Может? Да запросто. И что тогда? Тогда их там и найдут, скорее всего еще до осени. А не найдут, то зимой они просто замерзнут или погибнут в стычке со степными волками. Или вернутся в крошечный Кумшак, жителям которого нет никакого резона прятать их от гнева влиятельного Радомира. И что может их с братом спасти? На кого можно надеяться? Спасти может он. Вместе они смогут добраться до таких мест, где их никогда не найдут. Там они перезимуют — да, вместе точно смогут перезимовать — а потом… А потом видно будет. Но одного слова «нас», которое он случайно бросил, тут недостаточно…
К вечеру ветер сначала немного изменил направление, потом опять стал попутным и на закате подул с новой силой.
— Поплывем ночью, — Костя направил лодку веслом к центру реки. — Грех не воспользоваться такой возможностью. Рус, кто первый на вахте?
— Давай ты.
— По одному? Парами?
— Туч нет, ночью будет луна. Можно по одному. Если что, разбудим напарника.
— И напарницу, — вставила Маша.
— Разумеется.
Для трех лежащих тел места в неширокой семиметровой лодке вполне хватало. Ящики с гвоздями и железными наконечниками для стрел — не идеальные постели, но спать можно и на них, особенно если сверху набросать побольше травы.
У плавания под парусом против течения по извилистому руслу есть одна особенность. Лодку иногда разворачивает к ветру так, что парус не помогает, и какое-то расстояние приходится выгребать на веслах, пока снова не поймают ветер.
Руслан сложил парус и взялся за весло. Он никого не будил себе в помощь, но не стал спорить, когда к нему присоединилась Маша. Вместе они выгребли до нужного места, но девушка не спешила ложиться спать.
— А правда у вас в Кумшаке нет своего старосты? — вполголоса завела она разговор.
— Нету.
— А сколько у вас дворов?
— Пятнадцать. И для четырех новых отмечены участки. Еще дом Глеба на отшибе.
— А Глеб с остальными общается?
— Ну да. Как только перебрался, держался особняком, а сейчас привыкли друг к другу.
— А он… это… ни к кому не лезет?
— В смысле?
— Ну, к парням.
— Нет, — хмыкнул Руслан. — Не замечал. Скорее, к нему лезут.
— Кто?!
— Вовка Митягин, тот самый, с кем его застукали.
— Так он же калитвенский?
— Вот и приезжает к нему, иногда. В гости.
— Ужас.
— А что ужас? Их личное дело. Они ж никому не мешают.
— Ну в общем-то да.
— Мы к нему сразу?
— Ага. Его дом стоит прямо у Дона. Сам поселок дальше, вдоль нашей речки.
— Помню. Я была у вас лет пять назад.
— Интересно. Не видел тебя тогда.
— Это была поездка со школой к месту появления. Заодно к вам заехали. Нас было десять детей и шесть взрослых.
— Припоминаю что-то такое. Кажется, я тогда первый раз был в походе к Астрахани.
Они говорили и говорили. Маша с легкостью находила темы для разговора. Это компенсировало некоторую нерешительность Руслана в общении. Ему нравилось внимание этой умной, симпатичной и — что уж там — привлекательной девушки. Не часто у него возникала возможность рассказать о себе, о своем детстве, об отце, которого он похоронил пять с лишним лет назад. О матери говорить он стеснялся, но собеседница была тактична и доброжелательна, и воспоминания о женщине, которая подарила ему жизнь, просто полились из него.
Вероника, его будущая мать, со своим мужем поселились в Калитве. Их первенец умер, не прожив и трех месяцев. Через год в зимнем походе к Волге ее муж получил воспаление легких и скончался уже около Кумшака в санях, которые тащили другие участники экспедиции. Его могила стала первой на кладбище этого поселка. Молодая вдова долго горевала, погрузилась в глубокую депрессию, а после ледохода попросила отвезти ее к могиле любимого человека. С могилы уходить она отказалась, сказала, что ляжет и умрет здесь. Сопровождающие долго упрашивали ее поехать назад, но она, уже с явными признаками безумия, агрессивно реагировала на их увещевания. В конце концов к могиле подошла тетя Зоя, сожительница отца, села рядом и стала что-то напевать на своем цыганском наречии. Пела, молчала, пела, молчала. Монотонные звуки и неравнодушное присутствие другого человека подействовали успокаивающе. Тетя Зоя сказала, что побудет рядом с горюющей женщиной. Вдвоем они просидели всю ночь у могилки, а утром пришли в дом отца.