— Наверное, грешил много?
— Нет, государь, не поэтому я страшусь. Говорят, не бойся увиденного, а бойся невиданного. Оттуда, с того света, никто еще не возвращался, чтобы рассказать, каково там… А я всегда боялся неизведанного… И ты, государь, бойся.
Этот разговор навсегда остался в памяти Асеня. Совет нищего вдруг открыл ему глубокую истину. И потому Иван Асень сейчас сам обошел боевые ряды пехоты и куманской конницы, которые охраняли лагерь, укрепляемый кольями, бревнами, ограждаемый волчьими ямами и рвами.
Севаст Алекса с интересом наблюдал за движением людского муравейника. Отовсюду слышались удары топоров: одни рубили лес, другие заостряли бревна и колья, третьи вбивали их в землю. Все это делалось во имя жизни одних и смерти других. Алекса еще не участвовал в настоящих сражениях, никогда не слышал предсмертных криков, стонов и проклятий. Впервые ему предстояло биться не на живот, а на смерть, чтобы защитить от врага царя, свою землю и самого себя, чтобы беспримерным мужеством, храбростью и отвагой смыть то черное пятно, которым незаслуженно наградил его, как он считал, выживший из ума отец…
Рано в нынешнем году вернулись из теплых стран козодои. Голоса этих птиц, доносящиеся из сада, прервали тревожные мысли Слава. Приближался день, к которому он готовился много лет. Феодор Комнин выступил против болгарского царя и попросил у Слава помощи. За помощью к нему обратился и Иван Асень. Но если болгарские гонцы привезли царю невразумительный ответ деспота, то фессалоникийские послы обрадовали своего василевса хорошей вестью. Слав обещал на пути между Адрианополем и Клокотницей присоединиться к нему со всеми своими силами.
Эпирцу было чему радоваться, а людям, приближенным к Славу, чему печалиться. Они считали, что пришло самое время свести счеты с коварными ромеями. И Добрик, и Манчо, и Тасо, и все старые испытанные воеводы точили мечи для жестокой битвы. А как теперь объяснить решение деспота?!
Они обратились было за советом к Ивану Звездице. Но первый советник не сказал им ничего вразумительного. Тогда они пошли к самому Славу.
Деспот встретил их с улыбкой, что вовсе обескуражило воевод. Зная, зачем они к нему пришли, Слав все-таки хотел, чтобы они начали разговор. Воеводы нерешительно мялись, почесывали затылки. Смелее всех оказался Манчо. Он, взглянув на меч Калояна, висящий на стене, сказал:
— Слав, я некогда первый поднял этот меч и отрубил голову Янтаю, нарушившему клятву верности, которую мы вместе давали царю Калояну, покойному и законному государю. А сейчас ты хочешь вести нас против своих…
— Когда я говорил вам, что поведу вас против своих? — спросил деспот, сурово сдвинув брови.
— Нам ты ничего не сказал, но ромеям согласие дал…
— Ромеям я могу говорить, что хочу, а вам сейчас доверю то, о чем думаю. Я хотел открыть вам все перед самым походом. Но раз вы пришли… Но предупреждаю: если, узнав, что я задумал, кто-то из вас откажется идти со мной, тому ничего не останется, кроме смерти… — Деспот остановился, помолчал, оглядел стены своего жилища. — Сюда я, может быть, больше не вернусь, но пусть после моей кончины останется правда о верности Слава болгарской крови…
Воеводы и боляре не могли до конца понять мысли деспота и сурово молчали.
— Пришло время поквитаться с Комнином, востребовать с него высокую плату за все. Слушайте. Для вида я решил присоединиться к нему. А как начнется битва с царем Асенем, по моему сигналу наши войска ударят в спину ромеям… Все ли вам теперь ясно?
Воеводы и боляре были ошеломлены услышанным. Они жаждали сражаться на стороне болгар, и Слав предоставлял им такую возможность. Все хорошо знали о безграничном вероломстве ромеев, и Слав решил воспользоваться их же приемом. Но то, что он задумал, было исключительно рискованным делом. Однако Славу не раз приходилось сражаться на стороне Комнина, и кто сейчас заподозрит его в чем-то другом?
Боляре и воеводы подняли головы. И только теперь заметили архимандрита и Звездицу. Архимандрит вышел вперед и, подняв крест, произнес:
— Достойны ли вы земли своей, чада мои?
— Достойны, отче! — ответили все.
— Господь бог вам поможет!
Клавдиополит, не торопясь, перекрестил всех и вышел.
И опять раздался голос Манчо:
— А воинам что сказать, братья?
— Самых верных посвятите в наш замысел. Остальным скажите перед боем. А если кто разболтает… Смерть!
— Да будет так, брат наш!
Они вышли из тесной приемной деспота. Слав устало опустился в дубовое кресло. До сих пор все шло хорошо. Тайна была известна только ему и Звездице, и он был спокоен, но теперь, когда она открыта другим, а те в свою очередь посвятят в нее своих друзей… Что, если какой-нибудь подвыпивший воин проболтается? Ирина Петралифа и ее скопцы только того и ждут. Не поспешил ли он, не допустил ли роковую ошибку, доверив тайну болярам и воеводам? Но что бы ответил им другой на его месте?