— Вот чертовщина!..
Калоян похвалил Феофана за машину и усердие, дал ему при всех пять золотых монет, а его помощникам — по две и направился во дворец. Боляре и купцы последовали за ним. В большой приемной зале был накрыт огромный стол. Царь с болярами заняли свои места, виночерпии приступили к работе, зорко следя, чтобы золотые и серебряные кубки не пустовали. Сначала выпили за будущие боевые успехи — речь держал сам царь. Старые боляре стали вспоминать былые битвы с ромеями, завели разговор о царе Асене. Одни с восторгом повторяли сказанные им слова, хвалили царя, другие с жаром описывали доспехи его боевого коня, третьи затеяли спор — был ли позолочен желоб боевого меча Асеня или нет? Калоян молчал. Нахмурив брови, он оглядывал своих боляр и думал невеселую думу о бренности жизни и призрачности власти. Всего несколько лет минуло со дня смерти Асеня — а он стал для этих людей уже далеким воспоминанием. Многие из пирующих сегодня в зале дрались когда-то под знаменами царя, многие любили его, но многие и ненавидели. Кое-кто не любит и его, Калояна; всех смутьянов и заговорщиков он знает, да не может, не пришла еще пора, расправиться с ними. Да у всех ли? Когда стоишь в ущелье — далеко не увидишь. Лишь поднявшись на вершину, разглядишь, что делается внизу и вокруг. У Калояна было такое чувство, что он еще не достиг той вершины. А когда достигнет — будет время все рассмотреть, все увидеть сверху.
Царь поднял руку. Виночерпии тотчас наполнили чаши. Зала притихла.
— Боляре и воеводы! Торговые люди из земель моих погибших братьев! — произнес Калоян. — Машина, которую вы сегодня видели — наша надежда. Камни, подобные тому, что сегодня утром достиг скал противоположного берега реки, разрушат крепкие стены ромейских крепостей. Мы пойдем туда не ради грабежа, а чтобы вернуть земли Бориса и Симеона[59], отвоевать у ромеев земли наших предков. Вино в чашах — это Христова кровь, кровь — это вино жизни. И пора нам поумнеть, пора прекратить братское кровопролитие из-за мелочных ссор и обид. Иначе мы навсегда останемся жалкими рабами чужеземцев. Наша кровь нужна Болгарии! И если проливать ее — то лишь во имя свободы и славы, во имя будущего нашего народа. Во имя этого я призываю вас всегда быть вместе, как пальцы на руке, которая сжимает меч… Я желал бы следующей весной возложить венец победы на голову Болгарии. Она надеется на вас, на ваши десницы и мечи!..
Калоян поднял чашу, выпил. И, кивнув всем, покинул залу.
Уединившись в свои покои, Калоян долго еще слушал галдеж пьяных боляр. Он знал, что эти обжоры и бездельники, привыкшие пьянствовать за царским столом, от воспоминаний о былых битвах скоро перейдут к хвастливым охотничьим россказням. И тут у многих вовсе разгорячится кровь, разгорятся глаза, а чтобы заставить собеседников поверить в свои охотничьи доблести, иные начнут ощупывать свои пояса, ища мечей. Поэтому Калоян приказал никого, кроме людей Слава, во дворец с мечами не впускать. Мечи все оставили у дверей под присмотром одного из верных ему стражников.
Разговор пьяных боляр об Асене навеял Калояну воспоминание о другом своем брате — Петре. Разные они были люди. Асень — дерзкий, вспыльчивый, он не щадил даже самых верных друзей, если уличал их в чем-то предосудительном, а за ложь любого приближенного наказывал жестокими побоями, а то и смертью. За это его любили крестьяне и боялись, но уважали царедворцы. Совсем иное дело — Петр. Он любил книги, тихие и ласковые слова, десница его была мягкой, пригодной больше для креста, чем для меча. Он всегда искал в человеческой душе тропинку добродетели, не любил сомневаться в искренности и верности приближенных, старался у каждого вызвать улыбку и каждому доставить удовольствие. Но он тоже был убит, убит теми, кому верил, кому стремился делать добро. И был он весьма скоро забыт этими людьми. Так где же истина — в святом Евангелии, проповедующем овечью кротость, или в тех суровых законах бытия, которые требуют решительности, твердости, даже жестокости? Калоян не впервые задавал себе эти вопросы. И все более склонялся к мысли, что нельзя ему быть суровым и жестоким, как Асень, но ни в коем случае нельзя уподобиться и кроткому, слабовольному Петру. Надо выбрать для себя золотую середину, чтобы из молодого Иваницы[60] превратиться в мудрого и бесстрашного царя Калояна. Когда-то братья отправили его к ромеям заложником, в обмен на жену Асеня, находившуюся там в плену. У ромеев Иваница пристально следил за всеми дворцовыми интригами и хитросплетениями. Замышляя побег, он был уверен, что перехитрит ромеев, обманет их бдительность. Из неволи он вернулся помудревшим и возмужавшим. Так неужели он теперь не сумеет утихомирить и подчинить себе строптивых боляр и воевод? Спасение он видел в непрестанном действии. Следует привести в движение войска, переместить с места на место боляр, сменить воевод, чтобы у них не было времени на заговоры. Едва куманы ушли на грабежи по ту сторону Хема, в Загорье, смутьяны сразу же поутихли, ибо нить между наемниками и интриганами временно оборвалась. А пока они будут связывать ее, он еще найдет способ разобщить их. И царедворцев следует то приближать к себе, то без причины отдалять. Это породит среди них зависть, недоверие друг к другу, вызовет ссоры, и они любой ценой станут искать его расположения, его милостей. Застоявшаяся вода всегда тухнет, а в болоте заводится всякая пакость. Нет, он, Калоян, не допустит этого. Походы, битвы, победы, наступления и отступления, одним словом, — действие, действие и действие…
59
60