Занятая своими мыслями, Анна шагнула на лестницу, ведущую в светлицу, но ребенок закапризничал:
— Хочу к птичке…
— Птичка улетела, — сказала Анна.
— Она не может летать!
— Тогда убежала.
— Почему? — девочка подняла глаза.
Анна погладила ребенка по голове и вздохнула:
— Наверно, ей лучше быть подальше от людей.
Анна передала маленькую Феодору одной из служанок и направилась к приемной, куда должен был прийти Евстафий, бывший начальник императорских покоев, подаренный затем Алексеем Ангелом Камице. Анна выпросила его у Камицы. Как и почему это произошло? Она просто заметила, что старик при встречах смотрел на нее с сочувствием. Кроме того, Георгий Инеот, новый любимец отца, не упускал случая посмеяться над Евстафием, чем-нибудь уязвить его. Ей понравились усталые глаза старика, его печальная улыбка… Она долго колебалась, прежде чем отправить его к Иванко. Но неподдельная радость, охватившая старика, когда он понял, с кем должен встретиться, поразила ее. Она напрямик спросила о причине такой радости. Евстафий ответил, что он уважает этого храброго человека и даже оказал ему однажды небольшую услугу — предупредил об организованном Камицей и Ласкарисом покушении на него. Значит, Ласкарис — тот самый трус, которого спасло проворство ног от меча Иванко! Жаль, что этот меч не настиг его!..
Евстафий во время длительного путешествия простудился и с трудом сдерживал кашель. Он похудел, но в глазах его светилась радость. Анна не позволила ему говорить о встрече с Иванко. Она чувствовала себя очень слабой и взволнованной, боялась, что ей не удастся сохранить спокойствие. Слегка дрожащей рукой она взяла у него два письма от Иванко и поспешно удалилась к себе в спальню. Одно письмо, начертанное красивым почерком, было адресовано василевсу, другое предназначалось ей. Оно было написано неровными буквами, которые словно оспаривали друг перед другом свой рост. Иванко писал о великой радости, охватившей его, когда он убедился, что она помнит о нем. И он теперь сделает все возможное и невозможное, чтобы их сердца соединились. И в письме севаст был таким, как в жизни, — открытым, порывистым, честным. Анна со всех сторон осмотрела письмо, свернула пергамент трубочкой, перевязала шелковым шнурком. Письмо же Иванко к отцу вызвало у нее беспокойство. Она видела, что в одной фразе севаст унижался перед императором, а в другой — грозил. Нет, в словах прямой угрозы не было, но она читалась, угадывалась меж строк. Не надо ведь много ума, чтобы понять: всякое сознательное человеческое унижение имеет предел, оно может перейти в свою противоположность, в ожесточенную борьбу за восстановление оскорбленного достоинства. И василевс, конечно, поймет, что севаст дошел до этого предела. И как отец в таком случае с ним поступит? Не будет ли лучше, если она не передаст отцу это письмо? Нет, Иванко — не раб! Он на словах может и унизиться, а в поступках возвысится, ибо он способен на великие дела. А такой человек достоин большой любви!
Анна сегодня же передаст письмо отцу…
И все же — что скажут люди? Мать отнимает у родной дочери жениха, дочь василевса пренебрегает словом и волей отца, благочестивая Анна пала так низко, что готова смешать свою благородную ромейскую кровь с грязной кровью какого-то дикаря-пришельца. Ведь рты людям не заткнешь, они — как мельничные жернова. Что туда ни попадет — все перемелется… Но, собственно, почему она должна обращать на них внимание! Пусть люди говорят, что им вздумается… Но все же она чувствовала себя растерянной и нерешительной как никогда. Трудно вот так сразу освободиться от предрассудков, от правил того ложного благоприличия, которым покорно и бездумно веками следовали все члены императорского рода. От этого и ее существо пока не освободилось, лишь какой-то маленькой частью своего сердца она начинала чувствовать и думать более свободно и раскованно, чем ее родственники. Конечно, стань Алексей-Иванко василевсом — те же многочисленные родственники, дворцовая знать, влиятельные лица империи наперебой высказывали бы свое восхищение ее смелостью и благородством любви, а что касается Феодоры — восхваляли бы мудрость и дальновидность ее матери: ребенка, мол, надо сперва вырастить, воспитать, а уж потом думать об обручении. А сейчас… Сейчас несмышленый ребенок превращен в монету, которой оплачивали Иванко огромную услугу, которую он оказал ромеям. Иванко понял эту хитрость еще тогда, во время унизительного для него обручения, прямо заявил о том императору и вместо маленькой Феодоры попросил в жены ее мать…