Перед отъездом из Константинополя Анна в шутку предупредила его: Филиппополь полон красивых женщин, но все же пусть он не забывает ее. Она сказала ему это с улыбкой, но в голосе ее он уловил и повелительные нотки. Эта ли ее просьба была причиной или постоянные заботы по укреплению крепостей и обучению войска — но к женщинам Иванко стал равнодушен совершенно. Часто он ощущал на себе лукавые и зовущие женские взгляды, но не отвечал на них. И теперь, пьянствуя и веселясь со своими приближенными, он не любил, чтобы в их компании бывали женщины.
А погода не унималась. Ветер все свистел и свистел, наметая новые снежные горы.
«Сколько же можно?!» — косился на окна Иванко.
Ему казалось, что из-за снежных заносов застрял где-то в пути гонец с радостной вестью от василевса. И ночами он представлял себе, как собирается в город Константина за благословением Алексея Ангела. И вот он едет, конь прогибается под ним, ветер треплет его волосы, играет. А в городе царей первой его встречает Анна. У нее та же прическа, что была на той унизительной помолвке с Феодорой: высокая башня из черных волос, а белая шея — словно снежный сугроб у подножия этой башни.
«Снег! Проклятый снег! Перестань же ты мотаться перед глазами, как хвост дьявола!» — стонал он, хватал тяжелую деревянную чашу и стучал ею по столу:
— Вина! И вы пейте за мое здоровье!
Дважды повторять приказание не приходилось. А после во всех углах огромного дома слышались приглушенный шепот, женский писк и сдавленный хохоток. Иванко знал, чем занимаются там его слуги. Пусть себе, что ж, и слуги — люди. Пока он все им разрешает, будто ничего не видит. Но вот придет письмо от василевса — тогда уж… А когда сюда приедет Анна, то вы и мочиться будете одним целомудрием.
Наконец ветер утих, снег прекратился, небо прояснилось — это было как чудо, которого уже никто не ожидал. Тут же с Родоп потянуло теплом, снег быстро осел, дороги расчистились. И вместо одной вести, которую ждал Иванко, он получил две, одну за другой. В первом письме император благодарил его за верную службу, называл своим сыном, но в руке Анны, с нотками извинения, отказывал. Он, мол, дал согласие на его помолвку с Феодорой, а василевсу не к лицу менять свои решения.
Иванко долго стоял недвижно в своей спальне, пустыми глазами глядел на пурпурно-золотистый пергамент, чувствуя, как в груди возникает и разливается по всему телу протест против воли императора…
Вторая весть, пришедшая вскоре после первой, ошеломила его: император сообщал, что до начала сырного заговенья обе его дочери второй раз выйдут замуж. Ирина за Алексея Палеолога, Анна за Феодора Ласкариса. На другой день после этого известия вдруг опять испортилась погода, будто дьявол назло севасту с новой силой начал трясти свой бездонный снежный мешок. Снова переметало дороги, снова сугробами заваливало город. Природа буйствовала, но Иванко вдруг утихомирился: прекратил пьянки, стал искать одиночества. От него ушел сон, под глазами от бессонницы появились синие круги. Слуги не знали, что и думать. Но однажды ночью страшный крик севаста потряс каменный дом. Стражники и слуги со светильниками ворвались к нему в спальню и увидели Иванко забившимся в самый угол постели. Глаза его были дикими, в них плескался ужас, он не своим голосом бессвязно кричал:
— Уберите его! Кровь! Кровь! На моей одежде кровь! Асень, царь… Прости меня!
После этого случая Иванко совсем притих, сделался кротким, как ягненок.
А однажды ему во сне явился мертвец с мечом в руке. Он зловеще приблизился, но вместо того, чтобы зарубить, слегка погладил мечом по тому месту, где у Иванко все еще виднелся старый шрам — след от прошлых битв с ромеями. Погладил — и исчез. От прикосновения железа у Иванко онемел затылок.
Объятый ужасом, Иванко проснулся. Затылок, да и вся голова, плечи были и в самом деле нечувствительны. Едва рассвело, он погнал гонцов в Крынскую крепость с повелением привезти Стана Главаку.
Посланцы с большим трудом пробились через снежные заносы и вернулись с Главакой. Севаст закрылся с ним в покоях и, запинаясь, рассказал о ночном видении.
— Ты говоришь, он только прикоснулся к тебе мечом?
— Да, брат… так.
— Может быть, этот мертвец хотел тебе сказать… предупредить… Как бы, мол, ты ни старался служить чужим, все равно не получишь от них благодарности… а будешь получать вот такие раны.