Голос Юрусана умолк. Конец фразы словно утонул в пустоте коридора. Сидир стоял, удивленный. Такое самообнажение не было свойственно философу — кстати, рагидьянская аристократия никогда не влюблялась в отличии от своих крестьян или баромьянцев — женщины, по их мнению, были для этого слишком низки.
Может быть именно это утроило силы совершенно дикой девушки, давшей им отпор.
— Я… я ценю ваше доверие, — произнес наконец Сидир.
— Мне было не так легко поступиться ради вас своей гордостью, — пробормотал Юрусан. — Просто я знаю, что та девушка… с которой у меня что-то было… она мертва. — И добавил жестко: — Я хочу, чтобы вы убили свою пленницу. Или освободили. Или еще как-нибудь избавились от нее. Если вы этого не сделаете, то хотя бы остерегайтесь ее, остерегайтесь всегда. Если вы почувствуете, что ее чары начинают действовать на вас, скажите об этом мне и, может быть, я помогу их разрушить, прежде чем станет слишком поздно.
Его рука дрожала на рукоятке посоха. Без всяких церемоний он протиснулся мимо Сидира и зашаркал по коридору.
Сидир неуверенно размышлял над его словами. Неужели старик сказал правду?
«Ха! Держу пари, что женщины Рогавики в постели лучше, чем все остальные.» И он двинулся по коридору, хотя сомнения не оставили его. Каменные марши лестницы, ведущей вверх через Воронью башню, были истерты подошвами до впадин. Слабо мерцали свечи на холодных стенах. Эхо отдавалось в узком лестничном колодце издевательским смехом.
Но помещения наверху были просторными, удобными, были хорошо обставлены. Четыре пикинера охраняли площадку. Это были рагидьянцы — держать здесь лучших воинов не имело смысла. Крупные, с прекрасной выправкой, в голубых камзолах и брюках, в обуви на толстой подошве, в кожаных кирасах, обшитых латунными бляхами, и круглых касках, на которых были выгравированы эмблемы их полка, они эффектно приветствовали его. Сидир почувствовал прилив гордости, и он окончательно вытеснил дурные предчувствия. До вторжения баромьянцев солдаты в Рагиде значили чуть больше, чем разбойники, ошивающиеся среди отбросов нации, и вполне этого заслуживали. До сих пор над ними порой иронизировали образованные люди, но теперь солдаты стояли стеной на границе цивилизации, защищая ее от варварства. Он прошел мимо них и плотно закрыл за собой дверь.
Дония была на ногах. Она приказала, чтобы взамен наряда проститутки ей принесли платье. В одной из комнат была ванная. Пленница выглядела бы совсем свежей, если бы не лиловый синяк на правой скуле и багровая ссадина на левом запястье. Сидир знал, что ее жестоко избили, прежде чем смогли связать. Но ее манера держаться не изменилась. Солнечный луч, падавший через окно, окрашивал ее промытые, причесанные волосы тусклым золотом и золотой же пылью искрился на изгибах ее фигуры под тонким черным шелком.
И вдруг Сидир подумал: «Если Юрусан приходил сюда посмотреть и увидел эту пуму из своего мертвого прошлого, то нет ничего удивительного, что он был потрясен».
Он сам видел ее прошлой ночью, но недолго. Она была растрепанной, грязной, в полубессознательном состоянии после побоев. Допрашивать ее было бесполезно. Кроме того, он сразу решил, что она может пригодиться ему. Он приказал, чтобы ей оказали необходимую помощь и поместили в подходящую комнату, потом вернулся к своим офицерам, чтобы посмотреть, как они управляются с захваченными слугами Казиру и Братьями Кинжала.
Но теперь, когда он почувствовал исходящее от нее дыхание жизни…
Он взял себя в руки.
— Приветствую вас, госпожа, — сказал он, назвав свое имя и звание. — Мне сказали, что вы Дония из Гервара.
Она кивнула.
— Вы удовлетворены теперешним обращением с вами? — продолжал он. — Вам что-нибудь нужно? — он улыбнулся.
— Что-нибудь, кроме свободы?
Ее изумление испугало его.
— Честно говоря… — тут она запнулась.
— Вы вскоре снова обретете свободу, если…
Она подняла ладонь.
— Довольно, не пустословьте. Да, я нуждаюсь кое в чем. Здесь скучно, нечем заняться, разве что смотреть на город да на пролетающих птиц. Пришлите мне что-нибудь для развлечения.