Из веток, пучков травы и кольчуг для него соорудили заслон, такой большой, что его должен был нести перед Сидиром целый расчет. Он встал под скалой и крикнул в рупор:
— Дония Гервара среди вас?!
С мгновение он слышал только удары своего сердца, да тонкий свист ветра на острых кромках скал. Потом мужской голос по арванетски с акцентом спросил:
— Кто ее спрашивает?
— Я командую этой армией. Я знал ее, когда она была на юге в последний раз. Я Сидир из клана Шалиф. Здесь она или нет, и будет ли она со мною говорить?
— Ее здесь нет и она не стала бы с тобой говорить.
Сидир затаил дыхание. Сердце забилось громкими редкими ударами. Что ж, остается только вернуться в штаб.
— Выслушайте. — потребовал он. — Вы знаете, что вам оттуда не вырваться. У вас нет резервов. С вами жены, дети, старики. Неужели они должны умереть среди этих камней?
— Это лучше, чем умереть в загоне для скота.
— Выслушайте меня! Неужели мы — зверь и мясник, а не человек и человек? Я хочу сделать вашему народу предложение, продиктованное доброй волей. Я предлагаю вам вот что: вы можете оставаться свободными. Сложите оружие, не применяйте его против нас, и мы вернем вам ваших животных и имущество. Только оставьте эти места. Идите на запад и расскажите своим собратьям, которых встретите по дороге, что Сидир прибудет в любое место, куда они захотят, если будут говорить о мире. Скажите это Донии.
— Мы должны это обдумать, — сказал рогавикьянец после некоторого молчания.
Солнце село, на западе догорала последняя оранжевая полоска заката. На востоке уже загорались первые звезды, когда тот же голос объявил:
— Мы согласны. Дайте нам пройти.
В прохладных голубых сумерках, низко над темной землей чертили свои зигзаги ласточки, где-то затявкали койоты. Сидир видел лишь тени рогавикьянцев, но вот они вышли на свет — факелы были высоко подняты над головами солдат, образовавших две сплошные стены. Впереди шел седой мужчина, — похоже, он разговаривал с Сидиром — и крупная женщина. Оба были одеты в оленьи шкуры, у обоих на лицах не было ни тени страха. Позади шли молодые охотники, мужчины и женщины, старики, подростки, матери вели за руки детей — некоторые громко плакали, другие шли молча, с широко открытыми глазами. Молодые матери несли на руках младенцев, беременные несли в своих телах еще нерожденных. Всего их было около двухсот человек.
Сидир расхаживал средь копий и доспехов своих солдат. Довольный, он поднял руку и приветствовал недавних врагов.
— Добро пожаловать! Я здесь хозяин…
«Йа-а!» Передние бросились на него. В руках у них сверкнули ножи. Рогавикьянцы налетели и справа и слева. Сидир едва успел выхватить пистолет, убил мужчину, но женщина смогла бы дотянуться до него, если бы охранник не размозжил ей голову. Начался хаос. Взрослые северяне убивали по два-три имперских солдата, прежде чем сами падали замертво.
Сидир не мог винить своих воинов за то, что они убивали детей, так же, как они давили бы едва вылупившихся детенышей гремучих змей. Может быть, во всеобщей неразберихе нескольким туземцам и удалось ускользнуть, но таких было немного.
Стоя среди мертвых солдат при тусклом свете факелов, он с болью подумал:
«Неужели они все с рождения сумасшедшие? Что еще можно сделать, кроме как вырвать их с корнем и очистить от них мир?»
XV
За три дня до того, как они добрались до стоянки Данхет, Джоссерек и Дония добились, наконец, расположения Кроны.
Все это время Джоссерек чувствовал, как растет в нем досада на его спутниц.
Когда он освещал фонарем спины тех женщин-бродяг, ему казалось, что его терпение вот-вот лопнет. Он не испытывал ничего подобного с тех пор, когда еще мальчишкой стоял перед судьей в Ичинге. Это чувство было хуже ненависти. Он продолжал путь, стиснув зубы. На стоянке он мог бы получить средства для поездки домой и заодно расспросить о дороге.
Уже на второй вечер Крона отвлеклась от своих размышлений и мягко обратилась к нему с каким-то вопросом. Она перестала дичиться и все чаще проявляла искренний интерес и дружеское участие к своим спутникам. На пятый день пути они добрались до Данхета, и в эту ночь Дония сама предложила себя Джоссереку.
Утром шестого дня они попрощались с хозяевами стоянки и с Кроной, расцеловав ее на прощание. В этих районах рогавикьянский дух чувствовался гораздо сильнее, чем в любом другом месте, где Джоссереку доводилось бывать раньше. Луна была уже в третьей четверти, и на равнинах было светло даже глубокой ночью.