— Поэтому, как глава этого судна и офицер «Интеллидженс» Имперского Флота, облеченный особой миссией, наделенный особыми полномочиями и так далее, я классифицирую присутствие среди нас госпожи Мак-Кормак как особо секретное. Она будет скрыта до того, как нас возьмут на абордаж. Никто не смеет упоминать о ее присутствии до тех пор, пока мы не получим доказательств того, что имеем дело с полномочным правительственным агентом. Тот, кто нарушит это требование, будет считаться преступившим границы закона и правила безопасности и будет отдан под трибунал. В случае настойчивых расспросов можете сказать, что она бежала незадолго перед тем, как мы оставили Дидону. Всем понятно?
Ответом ему были одобрительные крики.
Фландри сел.
— Отлично, — устало промолвил он. — Займите свои места. Пусть сюда приведут госпожу Мак-Кормак. Мне нужно с нею поговорить.
Он выключил интерком. Его люди ушли.
«Я их купил, — подумал он. — Теперь они отправятся на корабле хоть в ад, если только я буду командиром этого корабля. — Он не чувствовал никакого волнения. — Но у меня нет особого желания быть командиром».
Фландри открыл пачку сигарет, найденную среди припасов. Он сидел один в неуютной кают-компании. Кругом было тихо, если не считать шума машин и шагов часового в коридоре.
Но когда вошла Катрин, сердце Фландри подпрыгнуло. Он встал. Она закрыла за собой дверь и остановилась перед ним. Взгляд ее был мрачен. Нож, который он ей дал, висел у нее на бедре. Она все молчала и молчала, и он, заикаясь начал:
— Я… я надеюсь… здешняя капитанская каюта не слишком неудобна для вас.
— Каким образом вы намерены меня скрыть? — спросила она. Голос ее был таким же, как всегда.
— Мицуи и Петрович кое-что переделают в почтовой капсуле. Мы утеплили оболочку и провертели дырки для воздуха, снаружи они будут незаметны. Мы сможем поместить туда еду, питье и… э… все, что вам необходимо. Скучно лежать так, в темноте, но это продлится лишь двадцать-тридцать часов.
— И что потом?
— Если все пойдет так, как я ожидаю, нам разрешат стационироваться на орбите Ллинатавра, — ответил он. Специалистам по кодам не понадобится много времени на то, чтобы снять данные с наших компьютеров. Тем временем нас допросят, и люди, по мере возможности, будут отправлены на катарайнисскую базу, чтобы дожидаться там разрешения на дальнейшее перемещение. Процедура будет простой и быстрой; Флот заинтересован в данных, которыми мы располагаем, а не в рассказах о приключениях, которые мы пережили, добывая их. Они могут подождать до расследования дела о потере «Азеноува». Самым важным для них будет поразить повстанцев раньше, чем они переменят код.
Как капитана «Роммеля» я буду отстаивать свое право на самостоятельные действия. Мой статус может оспариваться; но в суматохе ни один бюрократ, я думаю, не станет разводить особую канитель. Мне с легкостью разрешат нести ответственность за это судно, особенно в свете того, что свобода перемещения для меня необходима. «Интеллидженс» намекнет на это.
Как главный, я потребую, по крайней мере, двух помощников. Когда стоишь на орбите, помощники — это, как правило технический персонал. А я дам понять, что в этом отношении Скорбящий стоит троих и готов выполнять все мои распоряжения, так что нет нужды занимать двух специалистов, которые могут быть полезными в другом месте.
Когда ты останешься одна, хиш позволит тебе выйти.
— Почему? — спросила она.
— Что «почему»? — Он притушил сигарету и вытащил другую.
— Я не понимаю… почему ты сделал то, что сделал… с Хьюгом. Я не ожидала от тебя этого. Я считала тебя храбрым и достаточно честным для того, чтобы стоять за правое дело, но теперь я склоняюсь к тому, что у тебя низкая и подлая душонка.
Но вот чего я понять не могу, просто в голове не укладывается, это то, как ты… после всего… смог снова потащить меня в рабство. Ведь если бы ты не велел Скорбящему схватить меня, то среди твоих людей не нашлось бы ни одного, кто не отвернулся бы, когда я метнулась бы к лесу.
Теперь он просто не мог смотреть ей в лицо.
— Ты мне нужна, — промямлил он.
— Для чего? Чтобы выжать из меня до последней капли ту малость, что мне известна? Чтобы дразнить мною Хьюга в надежде свести его с ума? Как пример в назидание другим? И не важно, имперская ли справедливость или имперское милосердие принесут мне смерть, когда убьют Хьюга. — Она не плакала, не умоляла. Краем глаза он видел, как она медленно и недоуменно покачивает головой.
— Не могу понять.
Фландри сдался. Попытаться доказать ей что-то было все равно, что стучаться кулаком в стальную стену.