Гастон Леру
ВОССТАВШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ
Глава I
ЖАК И ФАННИ
В сопровождении слуги, который нес за ним клюшки для игры в гольф, Жак Мунда де ла Боссьер победоносно вернулся в замок. Он, однако, не принимал участия в игре и в этот день не мог гордиться своей ловкостью. Но его новая площадка для гольфа имела громадный успех!
Правда, она и обошлась ему не дешево, так как он, не колеблясь, пожертвовал несколькими десятинами Сенарского леса, составлявшего часть его владений. И, право же, он обращался с этим имением, как будто бы оно принадлежало ему, и заботился о нем, как собственник, не отступая ни перед какими расходами, лишь бы приукрасить его.
Наскоро приласкав двух великолепных борзых, победителей в гонках, — псарь вел их на псарню, кончив тренировать, — Жак, подгоняемый молодостью, здоровьем и бодрым, веселым настроением, одним прыжком пересек вестибюль, взлетел по монументальной лестнице к комнатам второго этажа и постучался в дверь будуара, где «хозяйка» заперлась со своей горничной.
«Нельзя!» — запротестовал молодой и музыкальный голос — мелодичный, несмотря на явный английский акцент.
Но Жак сказал:
— Вы знаете, к нам приехали Сен-Фирмены!
— Не может быть! — заявил мелодичный голос. — Сам старикашка-нотариус!..
— Вместе с молодой женой, — продолжал Жак. — Она сильно изменилась, эта красавица Марта. Вот увидите, дорогая Фанни!.. Сегодня они у нас обедают!..
Известие о том, что скромный нотариус и его жена оказались среди вполне светских людей, составлявших большую часть гостей Ла-Розере, заставило дверь открыться без промедления.
— В чем дело, дорогой? — спросила Фанни, привлекая к себе мужа.
Она была прелестным, красивым и обаятельным существом, эта рыжеволосая Фанни, жена Жака, и она была так забавна в это мгновение с пламенной прядью волос, закрывающей левый глаз, бесконечным удивлением в правом глазу и на всей ее молочно-белой мордочке и лебединой шеей, видневшейся из-под наскоро накинутого пеньюара…
— О! my dear!.. my dear!..[1]
Она вовсе не была англичанкой, но хотела походить и походила на дочь Альбиона, и это как нельзя лучше шло к ней.
Она опустилась на стул и попросила Катерину, возившуюся у шкафов рядом, в гардеробной, оставить их на минутку. Прелестная горничная, самая настоящая англичанка, в коротком черном платье, строгость которого нарушал только белый кружевной передник, легко ступая, прошла через комнату.
Оставшись одни, супруги некоторое время помолчали, глядя друг на друга. Судя по всему, зрелище это тешило их взоры.
Они были превосходной парой: высокие, стройные, почти одинакового роста. Фигура Фанни казалась специально созданной, чтобы танцевать танго, а когда Жак обнимал ее, словно сентиментальный любовник, каким он продолжал оставаться, супруги могли бы вдохновить скульптора, который ищет мотив для украшения каминных часов.
Они и не скрывали ни от кого удовольствия, что доставляла им взаимная любовь, в особенности в чудесном обрамлении Ла-Розере, точно созданного специально для них.
— Сен-Фирмены! Но каким образом? — спросила молодая женщина.
— В самом деле! — заявил Жак с улыбкой, — уж не приписать ли их посещение моим «успехам»?
Он намекал на заново отделанную площадку для гольфа.
— Марта не пропускала ни одной партии времена Андре, — заметила Фанни своим звонким и ясным голосом.
— Да, они были добрыми друзьями, — отвечал Жак, не переставая смотреть на жену, казавшуюся чрезвычайно озабоченной.
— Она упоминала о нем?..
— Ни слова! Но зато старик, одобрив все перестройки и переделки в замке и службах — хотя я и не думал его спрашивать — ухитрился заявить мне с этой усмешкой, которую ты сама хорошо знаешь: «Ваш брат Андре не узнает свой замок, когда вернется!»
Услышав эти слова, Фанни вздрогнула.
— Проклятый нотариус! — воскликнула она и продолжала с прелестным, но искренним гневом:
— Они все готовы лопнуть от зависти, дорогой! Говорю вам, они все готовы лопнуть от зависти, слышите ли? — все, все! Indeed!..[2] О, как им бы хотелось, чтобы Андре вернулся завтра!.. Как они обрадовались бы, увидев, что мы возвращаемся в Герон!.. Ну и что! Мы вернули бы ему замок, вернули бы!.. Нам было бы очень тяжело сделать это, дорогой малыш! очень тяжело… такой красивый замок, такой комфортабельный… Но ведь вы были бы так счастливы снова увидеть брата, Жак!
— Да, — отвечал Жак серьезно, — я был бы очень счастлив, Фанни!
— И все же вы должны свыкнуться с мыслью о его смерти, дорогой малыш, если только вы рассудительный мальчик…
Она сказала эти слова почти жестко, с такой враждебностью, что Жак даже изумился.
— Что с вами? — спросил он. — Отчего вы настаиваете на… гипотезе, которую я всегда с ужасом отвергал?
— Вы, дорогой друг, сентиментальный good fellow[3], — сейчас же заговорила она снова ласковым тоном, — и я вас очень люблю таким, какой вы есть… Но разве я виновата, darling[4], в том, что ваш брат целых пять лет не подает признаков жизни, не пишет ни слова? А он очень любил своих детей. Бедная маленькая Жермена, бедный маленький Франсуа… Место папы для них занимаете вы, my love[5], а я оказалась для них скверной мамочкой… Вы очень любите всю вашу семейку, как и вашего сына Жако, darling, но вы не слишком любите вашу женушку, если вам хочется, чтобы она лишилась всех этих красивых вещей, которые ей так к лицу, покинула этот чудесный замок, парк, комнаты, эту прекрасную ванную, этот прекрасный будуар…
Она говорила тоном маленького ребенка… Легко поднявшись с места, она ловко пристроилась у него на коленях и уже опьяняла его своим запахом и быстрыми прикосновениями пальцев, гладя его тонкие и густые волосы за ухом.