– А что было потом?
– Потом я попросил ее подойти к кафедре и начал расспрашивать, что она собиралась сказать, ну потом – одно, другое… Короче, сами знаете, – и он лукаво подмигнул мне.
Еще бы мне не знать, как делаются такие делишки, подумал я, но ничего не ответил. Меня бесило то, что он говорил и как вел себя при этом. И раньше, когда я впервые узнал обо всем, и сейчас, когда перебираю в памяти события тех лет, я твердо уверен, что он с легкостью соблазнил Бернадетт. Но, несмотря на злость и отвращение, я решил выслушать его до конца.
– Видите ли, – продолжал он, – она очень интересовалась «черной смертью». Это вообще любопытный вопрос. С ним связано рождение первых коммун в Европе. Поскольку умирали бедные, а не богатые, люди начали выступать против классового расслоения общества. Но Бернадетт так углубилась в эту тему, словно искала решения всех своих проблем.
– Каких проблем? – удивился я.
– Она вообще была странной девушкой. Что-то мучило ее, но что именно, я не знаю, потому что о себе она никогда не говорила. Временами она просто уходила в себя, не обращая внимания ни на что.
Профессор расхаживал по кабинету, жестикулируя, будто читал лекцию. Он с нескрываемой гордостью описывал все, что произошло потом. Пустив в ход все свое красноречие, он говорил и говорил, наслаждаясь звуком собственного голоса.
Через несколько дней после их первой встречи он затащил ее в убогую гостиницу – из тех, что сдают номера на одну ночь. Она же, очарованная его умом и теориями, даже не обратила внимания на грязную скрипучую кровать, ставшую ложем их любви. Когда же начались каникулы и семья профессора уехала на все лето на юг, он привел ее к себе. Кстати, квартиру эту в фешенебельном квартале Парижа оплачивал тесть профессора – очень богатый человек.
– Я изливал перед ней все свои сомнения, все что накопилось на душе, я говорил ей о своем чувстве вины, об уродливом лике большого бизнеса и разрушительной силе денег. Она же молча слушала. Я тогда был молод и увлечен коммунистическими идеями, и она жадно впитывала каждое мое слово. Хотелось бы знать, что стало с ней потом, после того лета, – грустно произнес он. – Больше я ее не видел.
Я мог бы удовлетворить его любопытство, но промолчал.
– Уверяю вас, – заметил он с улыбкой старого развратника, – когда между нами все было кончено, она уже знала, что мужчины без ума от ее красоты.
Меня тошнило от него, но я изображал на своем лице восхищение и старался улыбаться. Он, должно быть, совсем забыл, что было дальше: как он познакомил ее со своими последователями и как она, видимо, гордилась новой для себя компанией, часами просиживая во всяких романтических кафе. Забыл он и о том, как, разглагольствуя о переустройстве мира, не упускал случая продемонстрировать всем, что именно ему принадлежит столь прекрасная женщина, и что она счастлива быть его собственностью.
Все лето они ходили на разные митинги. Его последователи только ждали повода, чтобы восстать против того самого среднего класса, который оплачивал их обучение в университете. Вскоре она уже была вместе с ним на улицах: выкрикивала лозунги и участвовала в поджогах полицейских машин. Она уже не была прежней застенчивой девочкой – ее захлестнуло неведомое раньше чувство свободы и близости к человеку, которым она восхищалась и который разбудил в ней женщину. Все было увлекательным в этом новом для нее мире, полном юных наивных надежд, где читали книги, а не военные инструкции, где бросали не гранаты, а камни.
Но лето подошло к концу, семья профессора вернулась в Париж, и он бросил Бернадетт, чтобы вернуться к своему привычному обеденному столу. Все-таки есть что-то комичное в том, как люди забывают о темной стороне своих поступков. Но этот негодяй получит свое, если уже не получил. Ему придется вспомнить кое-что, когда он будет лежать на смертном одре, умирая от какой-нибудь болезни – он, видите ли, совсем запамятовал, как выбросил ее, словно мешок с гнилой картошкой. Но ей удалось выжить.
Прозвенел звонок, приглашая студентов на лекцию. Профессор встал.
– Заходите в любое время, – сказал он и царственным жестом протянул мне руку. Я поблагодарил его и вышел. С тех пор мы больше не виделись.
В то же лето она познакомилась с Минь Хо, молодым студентом-вьетнамцем, изучавшим поэзию. Он выпускал подпольную газету для узкого круга читателей-единомышленников. В ней печатались статьи о правах человека, о национальных чувствах, о крахе колониализма и переустройстве мира. В ней постоянно звучали призывы к независимости. Несколько экземпляров каким-то образом попали во Вьетнам. Минь Хо был утонченным интеллектуалом, никогда не повышавшим голоса. Во Францию его послал отец, занимавшийся торговлей, дабы обезопасить семейный бизнес от революционных идей своего юного отпрыска. Минь Хо зарабатывал на жизнь тем, что сидел за других на лекциях, делал конспекты и иногда давал частные уроки. Это – одна его сторона. Но была у этого человека и оборотная – темная – сторона.
Минь Хо обожал профессора, и тут нет ничего удивительного, поскольку политические взгляды этого француза вполне соответствовали его собственным. Они даже ходили на одни и те же лекции, митинги и демонстрации, где собирались вьетнамские студенты.
Бернадетт с жаром бросилась помогать Минь Хо. Она распространяла газету, готовила еду для него и его друзей, жадно впитывала все его теории. Она загружала себя работой, надеясь, что это поможет ей заглушить боль разлуки после непродолжительного романа. Когда же маховик войны во Вьетнаме раскрутился еще больше, Минь Хо отправился на родину, и Бернадетт поехала за ним в Сайгон.
Прошло восемь лет. Париж со студенческими беспорядками и полицейскими свистками остался в прошлом. Теперь двадцатишестилетняя Бернадетт жила в джунглях – по иронии судьбы, недалеко от бывших чайных плантаций своего отца.
…Она взглянула вверх и увидела объятый пламенем американский самолет. Над человеческой фигурой, выпавшей из него, раскрылся огромный белый парашют и, увлекаемый воздушным потоком, стал медленно опускаться прямо в зеленое море рисовых побегов у подножия холма.
2
Глухо ударившись о сырую землю, он непроизвольно выругался. И тут, одновременно с шелковой дымкой над молодыми побегами риса, Клэй вблизи увидел то место, которое узнал, как поле боя. Ему достаточно часто показывали аэросъемку этого места, но тогда оно не выглядело враждебным. Он собрал свой парашют и с легкостью закопал его в мягкую землю. Это была территория Вьетконга. Кто-то, должно быть, увидел его приземление, и скоро они начнут его искать. В лучшем случае его пристрелят сразу, иначе – будет гораздо хуже.
Он лег на спину и вытащил из кармана карту. Полковник Клэйтон Уэйн-Тернер, ВВС США. Там была и фотография его лодки, с голыми мачтами и на якоре. Ему нечего было тут делать, играя в прятки с кучкой красных. Если бы не эта дурацкая ракета теплового наведения, он был бы далеко от всего этого: бродил по людным улицам Бангкока, где все иностранцы выглядят одинаково, или направлялся в один из роскошных отелей Паттая-Бич, этой пестрой линии песка в Таиланде – за шестьсот миль к юго-западу отсюда. Вся эта идея была чистым безумием. И сам он, должно быть, рехнулся.
У его лица с писком пролетел москит, и он почувствовал зуд на лбу. Стоял душный послеполуденный зной. От него, наверное, воняло, как от черта. Господи, ну почему они просто не придут и не прикончат его!
Скоро о его судьбе узнают. Никто и не подумает, что ему удалось выжить после всего этого. За пару минут до приземления он видел, как его самолет вонзился в землю и взорвался. Через несколько дней по нему отслужат заупокойную молитву. Эта мысль неожиданно развеселила Клэя. Теперь он сможет стать настоящим героем – после многолетних попыток добиться этого. Учитывая то, кем он был, о нем наверняка будет много разговоров. Дома до сих пор с интересом читали обо всем, что связано с именем Уэйна-Тернера.