Исследуя восточные походы Александра, А. Боннар особо останавливается на его стремлении слить воедино западный и восточный мир. Усматривая в этом особую гуманистическую миссию македонского полководца, восточная политика которого неправомерно идеализируется, он считает Александра человеком, который решил неразрешимую проблему, вывел из тупика, беспорядка и анархии ход событий, замыслил создать совсем новый мир. Александр был не только великим полководцем, великим политиком, великим деятелем, но в самых своих глубоких замыслах - романтиком [112].
А. Боннар проводит аналогии между восточной политикой Александра, идеями христианства и лозунгами Великой французской буржуазной революции. "Александр был завоевателем пространства, - пишет А. Боннар, - затем явился Зенон, завоеватель не пространства, а человеческой общности, каким был Александр тоже. Придет Павел из Тарса, для которого "в боге не существует ничего особенного относительно людей". Павел и апостолы Христа возвестят свою "добрую весть" евреям и грекам, равно как и Александр не делал различия между греками и варварами. Христианское братство открывало свои двери. Еще позднее братство станет одним из лозунгов великой революции. Многие братались в 1789 г. Александр стоит во главе этого ряда, во главе одной из главных человеческих цивилизаций" [113].
Не избежали идеализации и некоторые историки стран социалистического содружества, например, Ю. Моджеевский (Польша) [114]. Трудно найти другой пример, - пишет он, - где бы роль личности в истории сказалась с такой силой, как это мы можем видеть по отношению к Филиппу и Александру. Александр изменил мир, открывая новую эпоху [115]. Несмотря на необычайную способность и энергию, военный талант и силу воли, энтузиазм и жажду действий и, наконец, необычайное счастье во всех самых опасных начинаниях, его роль в истории никогда не была бы так значительна, если бы не факт, что ее подготовили и обусловили конкретные условия, сопровождающие его появление на исторической арене. Задача автора - показать читателю образ необыкновенных действий этой необыкновенной личности и их историческое значение[116].
Ю. Моджеевский считает, что Александр мог бы простирать свою руку и дальше, он мог пойти дальше на восток, занять всю северную Индию, достигнуть, может быть, и Китая. Была это действительно индивидуальность совершенно необыкновенная. Живость ума, несравнимая широта горизонтов поставили Александра высоко над собственной эпохой и ее людьми. Александр был демон воли и отваги, способный к энергичным действиям и решениям, восхищающий своей смелостью и размахом, на его воображение воздействовало все, что было таинственно и недоступно [117].
Александр был образцом воина, близкого идеалу рыцаря средних веков. Как воин он был, несомненно, большим стратегом [118].
По мнению автора, если бы Александр имел возможность править еще 13 лет, то, может быть, его универсальное государство было бы созданием прочным, способным пережить своего создателя. Ранняя смерть Александра дала другой оборот событиям[119]. Это - глубокое заблуждение. Если бы даже он прожил еще столько, сколько жил, ему все равно не удалось бы осуществить своей мечты о завоевании мира и установлении мирового господства. Путь к достижению этой цели преградили бы свободолюбивые народы, которые никогда не терпели иноземных захватчиков и поднимались на решительную борьбу с ними [120].
Исследование деятельности Александра Македонского пред полагает практическое разрешение трудного вопроса о роли выдающейся личности в истории, о взаимоотношениях ее с массами, об условиях, которые такую личность выдвигают. Разработка такого вопроса требует от исследователя методологической зрелости [121].
Само собой разумеется, что как идеализация Александра, так и умаление его деятельности являются крайностями. Правильное понимание всей сложности начала эллинистической эпохи невозможно без тщательного выяснения исторических предпосылок восточных походов, без проникновения в сущность тех социально-экономических изменений, которые эти походы произвели на огромном пространстве Востока и Запада, без рассмотрения сил, способствующих и противоборствующих этому важному историческому процессу. Такой обобщающей монографии нет среди обширной литературы буржуазной историографии. Нет ее еще и в советской науке [122].
120
См. А. С. Шофман. Александр Македонский и его время. Послесловие к кн.: Л. Ф. Воронкова. В глуби веков. М., 1973, стр. 381.
122
В советской историографии имеются три научно–популярных работы по этой тематике (С. А. Жебелев. Александр Великий, 1922; С. И. Ковалев. Александр Македонский, 1937; И. Резников. Александр Македонский, 1940), одна работа филологического содержания (Е. А. Костюхин. Алексин до Македонский в литературной и Фольклорной традиции. М., 1972), а также некоторые статьи С. И. Ковалева, А. Б. Рановича, К. М. Тревер, К. К. Зельина и др., в которых рассматриваются лишь отдельные сюжеты этой проблемы (см. примечания в тексте нашей монографии).