В германском плену
Население оккупированных районов зачастую подвергалось насильственной депортации. Людей угоняли на принудительные работы в Германию, Польшу, Прибалтику. Рассказывает Лариса Петровна Амелина, жительница поселка Цветное Зеленоградского района:
— Я родилась в 1931 году в селе Ломовое Орловской области. Мать была колхозницей. Отец работал экспедитором на спиртзаводе, председателем сельсовета, одно время даже замещал председателя райисполкома. Как война началась, отец снял бронь. Пошел в военкомат и призвался на фронт. В октябре или в конце сентября, когда наши отступали, он забежал на пятнадцать минут домой. Сказал, чтобы мы обязательно эвакуировались. Тогда был приказ такой, чтобы семьи коммунистов эвакуировались. Под Москвой отца ранили в затылочную часть головы, и он умер в апреле 1945 года в психиатрической больнице в Удмуртии. Говорят, он писал «бредовые» письма на имя наркома Ворошилова. Мы за него и пособия никакого не получали, так как он умер не в госпитале. Потом пришел председатель колхоза, дал нам пару лошадей, сказал, чтоб мы уезжали. Мать спрашивает: «А вы как же?» — «А мы остаемся», — говорит. Ну, и мать решила: «Что же мы поедем? Что с людьми будет, то и с нами».
В конце октября пришли немцы. Снег уже был. Первые были такие... Не разговаривали. По домам расселились, начали гусей бить. Денщики у них были поляки. Один к нам пришел, спрашивает: «Матка, гуси есть?» — «Есть десять штук, они на реке». — «Пойдем отбивать гусей». Пригнали десять штук, свои — чужие, уже не разбирались. Он и говорит: «Забивай гусей, корми детей. А то немцы всех гусей перебьют, потом свиней и коров. А потом будут панов и паненок забирать». Он-то уже знал. Мы только понять не могли, зачем «паненок» забирать? Мужчин — окопы рыть, а женщин — для чего?
...В марте сорок третьего нас погрузили в повозки и погнали на станцию. Там погрузили в вагоны и повезли, не знаю куда. Открыли вагоны первый раз под Брянском партизаны. Сказали, что далеко нас не увезут. А они нас освободить не могут, так как не прокормят. Первый раз кормили в Брянске. Дали щи из тухлой капусты. Потом повезли до Лиды и повернули назад — партизаны взорвали мост. В Каунасе нас встречали. Официантки такие в белых кокошниках, кормили хорошим обедом. Еще генерал какой-то выступал. А потом привезли в Алитус, в концлагерь. Жили сначала в конюшне. Через две недели ходили в баню. Белье жарили. Потом поселили в бараки. Цементные полы, нары в три яруса. Жили там три месяца. Работать не заставляли, но кормили плохо: утром кофе с сахарином и булка хлеба на девять человек, в обед пол-литра баланды, иногда в ней плавали гороховые шкурки или очистки от копченой колбасы. А хлеб только утром давали. Долго оформляли документы, но так и не оформили. В июне сорок третьего приехали латыши. Нас забрали в Латвию. А моя крестная заболела тифом и осталась. Ее потом вторым эшелоном отправили в Германию, как раз в Восточную Пруссию.
Семья Ларисы Петровны Амелиной находилась на принудительных работах в Латвии до 1945 года.
По-разному складывалась жизнь советских людей на чужбине. Одни работали в услужении у богатых хозяев, другие батрачили на селе, третьи — на военных заводах, а кого-то ждали тюрьмы и лагеря.
Уроженка города Ярославля Людмила Михайловна Голикова тоже оказалась в плену. Летом 1942 года она была вывезена в Германию:
— Нас привезли в Кёнигсберг, на нынешний Южный вокзал. Все немки такие нарядные ходят, в горжетках, а мы... Стоим, за немца держимся, который нас привез. Потом сидели в общем зале под крышей на перроне. Сидим (нас человек двадцать), плачем. Страшно: все чужое. Фрау эти ходят — такие напыщенные. Последнее, что оставалось от России, — это немецкий солдат, который нас привез и который скоро от нас уйдет. Какая-то старушка, помню, подошла к нашему солдату, о чем-то просила. Наверное, думала, что он нас обижает. Потом нас повели в арбайтсамт (рабочий отдел), где-то в центре города он размещался. Выдали прямоугольные нашивки голубого цвета, белым было написано «Ost». Вскоре меня вызвали, показали хозяйке. Ей лет 35 — 36 было. Улыбнулась она мне. Сели мы в трамвай. И там увидела девочку, с которой вместе ехала в поезде, обрадовалась, стала говорить. Хозяйка мне: «Нельзя!». Оказывается, нам в трамваях ездить было запрещено. Если бы кто увидел, у хозяйки были бы неприятности.
Хозяина звали Зайтц, он служил где-то в Литве. Хозяйку звали Эрне. Трое детей: сын Иохим 16 лет (он жил отдельно, был трубочистом), дочка Кэтхен 12 лет и самый младший мальчик, лет двух с половиной, Буце. Хозяйка относилась ко мне очень хорошо. Она учила меня языку. И у меня был небольшой словарь. Мои обязанности: утром, когда хозяйка еще спит, я бегу за молоком. На мальчика полагался один литр цельного молока, на взрослых — по пол-литра пахты. Все это было по талонам. Затем варю девочке кофе, готовлю ей завтрак, и она отправляется в школу. Потом поднимаю темные шторы (для светомаскировки). Ежедневно была влажная уборка. Хозяйка сама показала, как нужно убирать, как застилать постель. В месяц она мне платила 10 марок 20 пфеннигов. Потратить же их я ни на что, кроме лимонада, не могла, так как все абсолютно было по карточкам. Готовила она сама. Ели в кухне все вместе, и я тоже. Фактически я была как член семьи. В мои обязанности также входило одевать малыша. Поначалу он капризничал, вырывался. Потом привык и даже полюбил меня. Это я его лимонадом приворожила. Деньги ведь мне все равно тратить не на что было. Мыс ним ходили гулять на Литовский вал. До чего там было красиво! Вроде бульвара что-то. Люди прогуливались. Ходили мы с ним в зоопарк («тиргартен»). Там мало что изменилось. Сейчас даже стало красивее, наши надстроили. Фрау Эрне сочувствовала нашим. Приходит она как-то раз и говорит мне: «Люци! Я дала вашим талончики на хлеб. Только ты скажи им, чтобы получали хлеб, когда в булочной никого нет». Это она нашим военнопленным карточки дала.