На заводе «Шихау» было очень много подпольщиков из числа вывезенных на работы. Из волковысских лесов прибыл человек для организации подполья. (Правда, это все я узнала уже в гестапо.) Им удалось отправить первую партию людей. Дело было поставлено серьезно, потому что ехали на машинах, с пропуском. На границе задержали с проверкой, они вынуждены были принять бой. Оттуда ниточка привела в Кёнигсберг. Гестапо не дремало. Один из военнослужащих, с которым я познакомилась на строительстве бомбоубежища (его звали Леша), просил меня достать компас. Я взяла с окна, хозяйский. А компас, как потом выяснилось, оказался детский. Потом этот компас привел гестапо ко мне. Леша работал у пекаря. Он меня и выдал. Но я его не виню. Его очень сильно избили. Хозяйка меня часто предупреждала: «Люци, я тебя прошу, не ввязывайся никуда. Это очень опасно». Я ей обещала. Когда меня уводили, малыш сказал: «Я пойду с Люци». Он же ничего не понимал. Хозяйка дала мне свое теплое белье. Это был февраль 1943 года.
Людмилу Михайловну продержали в тюрьме полтора месяца, а затем отправили в концлагерь Равенсбрюк, оттуда — в концлагерь Цводау в Чехословакии. Она продолжает свой рассказ:
— Там было очень много разных национальностей. Много француженок было, даже были еврейки, но их перед самым приходом наших расстреляли. Как они плакали, как они хотели жить! В последние дни кормили ужасно: в день давали по 70 граммов хлеба и все. Соли в пище не было совсем. А ведь я в этом концлагере находилась больше года. Нас освободили 7 мая 1945 года англо-американские войска. Одна француженка встретила своего мужа. Чешек отпустили, немок тоже. Остались только француженки, польки и мы. Вообще, это был сумасшедший день. Помню, женщины поймали надзирательниц и остригли их наголо. Мы хохотали над ними как сумасшедшие. По-моему, это одно из самых сильных средств унижения, тем более для женщины. Позднее пришли русские. Мы их не узнали вначале: погоны, петлицы. Наши повесили лозунги: «Родина-мать ждет вас!».
Я вернулась в Ярославль. Паспорт на 1946 год выдали с ограничениями (нельзя было выезжать из города), НКВД следил за мной, проверял с пристрастием. Даже знакомые мне говорили, чтобы я не откровенничала, потому что их расспрашивают, о чем они со мной говорят. Меня вся эта возня обижала до глубины души. Я всю войну мечтала вернуться на родину. В лагере я познакомилась с одной француженкой, так она все меня звала после войны поехать с ней во Францию. Я же мечтала только о доме. А теперь выходит, что после стольких мучений, выпавших на мою долю, меня подозревают как завербованную иностранной разведкой! Это был, конечно, бред, но мне это было больно. Поэтому, когда я получила паспорт уже без ограничений, я тут же уехала в Ригу к сестре.
Одна судьба
Есть люди, по биографиям которых, как по книге, можно изучать историю страны и удивляться, как это одна жизнь может вместить в себя столько событий. Такова судьба Ивана Дмитриевича Степанова, одного из многих, кто приехал в бывшую Восточную Пруссию в конце сороковых.
— Я родился 17 июля 1926 года в деревне Киревке Тимского района Курской области. Отец, Степанов Дмитрий Епифанович, был крестьянином. Мать, Степанова Ефросия Матвеевна, была крестьянкой. В нашей семье было 7 детей. Я был третьим по счету ребенком.