Выбрать главу
Неужели и впрямь великан русской прозы, Несравненный Толстой Вот по этой дороге пешком до Москвы и обратно С легким стулом складным, с тонкой тростью французской, в рубахе простой Путь свершал многократно? Как просторно вокруг! Осень в рощах зажгла фонари, И равнина багряна, Как в багряных лучах уходящей вечерней зари Волны Тихого океана.
Бесконечно дорога пряма. Можно в небо приехать по ней, как по светлой аллее! Вот нырять начинает она — от холма до холма, Но, как прежде, конец ее к небу приклеен. Вот проехали Тулу. Перед сто девяносто шестым Километром в груди с остротою нежданной Родилось ожиданье щемящее встречи с Толстым, Встречи с Ясной Поляной.
А посмотришь вокруг — сколь огромна, обширна земля! Нет российским просторам границы. Темный лес вдалеке — уж, наверное, там соболя, Волки, рябчики, дикие зайцы, лисицы!
Вот подсолнечник: поле — как желтый ковер! Мы въезжаем в него, словно в джунгли густые. Столько золота я не видал до сих пор: Воздух, небо, земля — золотые.
Юрий, русский поэт, весь в пыльце золотой (Золотеют щека и надбровья), На подсолнечник смотрит с крестьянской земной простотой: «Это — лакомство зреет коровье!»
Что ж, он прав, он ничуть не унизил цветы: Здесь, средь этих равнин плодородных, Все пронизано светом земной доброты, Дружбой неба и хлеба, людей и животных..
С той поры, как ступил я на жизненный твердый большак,  Я себя торопил, о покое не мысля вовеки, Но сегодня впервые невольно замедлил свой шаг — Так шаги пилигрим замедляет, приблизившись к Мекке!
Дом Толстого — за плотной завесой дерев, За воротами в виде двух башенок белых. Я стою, от волненья в тиши замерев, Став застенчивей самых несмелых, Перейти не решаясь невидимую межу. Лунный круг в свете дня надо мною белес и неярок.
Я зеленое яблоко в пальцах держу — Местной девушки скромный подарок. Дом Толстого — за плотной завесой дерев, За воротами в виде двух башенок белых…

Зеленое яблоко

На одной из улиц Иркутска в маленьком магазине женщина в платочке яблоки продавала.
Надкусив зеленое яблоко, вспомнил я о Катюше Масловой и мечтами в юность унесся. Это я, гимназист зеленый, снова плачу над «Воскресением», и, как в кадре кино, предо мною — ты, Катюша, в платочке русском, яблоко зеленое молодо грызешь. С той поры гимназист и вгрызается в литературу… О зеленое яблоко, терпкий вкус на зубах!
Сорок лет миновало, и вот — я в России, новой России, той России, которой полвека. Нет в ней больше обманутой, бедной Катюши. Или, может быть, все-таки есть она где-то? Нет, наверное, нет…
Я лечу, подо мной — бесконечны просторы Сибири, надо мной — бесконечная космоса даль. Всем своим существом ощущаю новой жизни течение, новой эпохи — и грызу зеленое яблоко, гул моторов так близко, а я все грызу зеленое яблоко…

Хиросима, Нагасаки

Об этих двух городах, испытавших некогда ужас атомной бомбардировки, написано очень много на всех языках мира, и мне не хочется добавлять слишком много слов к тем словам, которые уже сказаны.

Меня почему-то более всего потрясла деталь, никем, по-моему, до сих пор не отмеченная: в музеях обоих городов лежат под стеклом среди других экспонатов обыкновенные бутылки зеленого стекла. Из-под вина, растительного масла, керосина. Они подобраны в развалинах сожженных кварталов. Страшная температура, возникшая в результате взрыва, деформировала их: бутылки сплющены, перекручены, они напоминают кошмарные сюрреалистические видения Сальватора Дали, его «мягкие часы», висящие, как носовые платки, на ветках.

Часы, кстати, тоже лежат в витринах. Ручные, карманные, настольные. Навсегда остановившиеся, лишенные стрелок. Но следы стрелок навеки вожжены в их безжизненные циферблаты. Они показывают минуту и секунду взрыва.

Четверть века прошло, и возродились города из пепла, ходят по улицам Хиросимы взрослые люди, родившиеся после войны. Парят над крышами цветные шары торговой рекламы, туристы щелкают фотокамерами и приобретают на память цветные открытки с изображением атомного взрыва.

Невдалеке от скелета всемирно известного «Атомного дома» — сохраняемых для потомков руин бывшей торговой палаты — построен новый стадион для бейсбола, игры, импортированной из той же страны, самолет которой сбросил над Хиросимой атомную бомбу. Время движется, жизнь торжествует, хотя нельзя не признать, что в торжестве своем она бывает порой достаточно бестактна.

Там, высоко в небе, взорвалась атомная бомба…

Но пусть не забывают люди о той витрине, в которой лежат часы, показывающие раз и навсегда остановленное время. Оно остановилось в этот миг для сотен тысяч людей.

И под тем же стеклом лежат сплавленные в один бесформенный комок металлические монеты. И еще статуэтка толстяка с молотком на плече: бога благополучия и достатка. Я видел таких божков во многих японских домах. Говорят, что молоточком своим он печатает деньги. У него добродушная улыбка, но в витрине музея она кажется растерянной и вместе с тем почти издевательской.

Маленькая глава о современном искусстве

Когда мы вошли в вестибюль Музея современного искусства в центре Токио, близ императорского дворца, пол как-то странно зашевелился под нашими ногами. Слава богу, не разверзся, а только пришел в движение: заработала автоматическая система для вытирания подошв посетителей. Полагаю, впрочем, что основное назначение этой хитроумной системы другое, а именно демонстрировать буквально с порога, что музей, включая и само здание, — самый современный, самый новый и «модерновый», какой только можно вообразить.

Он действительно новый. Прямо против входа еще стояли какие-то неубранные конструкции, служившие, быть может, строителям при отделке стен и потолков: стоянки, подпорки, перекладины. Зная характер некоторых направлений современного искусства, я хотел уж было по привычке сострить: не экспонат ли это? И вовремя осекся: оказалось, действительно экспонат, под названием «Пространство», и автор его — английский скульптор Филипп Кинг. Забегая вперед, должен сказать, что несколько месяцев спустя мы познакомились с мистером Кингом, он оказался милым человеком и приятным собеседником.