Впрочем, эти эффектные сравнения правильны только в общем. Научившись читать биржевые бюллетени, я скоро убедился, что далеко не всегда каждое конкретное падение цен на акции означает, что дела компании идут плохо. Может быть, просто по каким-то своим соображениям компания решила быстро распродать некоторое количество своих акций. Стоимость акций знаменитой радиотехнической компании «Сони» — я заприметил их, может быть, потому, что еще раньше знал название этой компании, — вычертила за полгода моего пребывания в Японии сложнейшую кривую. Начав с весьма высокого уровня, она круто пошла вниз, — а затем неожиданно еще круче взмыла вверх, достигнув высот, значительно превышающих прежние. Все эти фигуры высшего биржевого пилотажа проделывались, впрочем, на уровнях никому, кроме «Сони», недоступных, в некоей стратосфере: даже в дни глубочайшего падения акции компании оказывались самыми дорогими в бюллетене. Но если бы, допустим, я, улучив нужную минуту, купил тогда через своего маклера некую толику акций «Сони», то, пожалуй, мог бы перепродать их месяц-два спустя с большой для себя выгодой.
И тем не менее: по тому, куда — вверх или вниз — смотрит большинство стрелок-треугольничков, можно судить о состоянии дел в экономике страны в целом.
Большинство стрелок смотрело в те дни вверх: компании были довольны. Как показало будущее, благополучие было весьма непрочным…
Здание биржи находится в самом центре Токио, в деловом районе Нихонбаси, что в переводе означает «Японский мост». Здесь и в старину был центр города. Отсюда путешественники отправлялись в далекий путь — в императорскую столицу Киото, в торговый город Осака. В Токио, называвшемся тогда Эдо, сидело военное феодальное правительство, глава которого — сёгун — был фактическим хозяином страны. Императоры, находившиеся в древнем Киото, были на протяжении столетий лишены власти.
Сёгуны были, разумеется, отъявленными реакционерами, но при этом вовсе не дураками. Они смотрели в корень, когда запретили — под страхом сурового наказания — использование колес для передвижения. Не имея понятия об историческом материализме, они тем не менее каким-то образом чуяли, что всякие там технические новшества со временем неизбежно скажутся на общественных отношениях. Более того, догадывались, что перемены эти вряд ли будут благоприятными для них.
Собственно, колесо вряд ли было и в ту пору такой уж новинкой. Но, по-видимому, само созерцание вращающихся колес могло ввести человека, по мнению властей, в ужасные технические соблазны. Да и чрезмерная скорость передвижения казалась чреватой далеко идущими последствиями.
Так или иначе, путники отправлялись от Нихонбаси в Киото и Осаку либо пешком, либо верхом, либо в паланкине, который тащили носильщики. В пути их ждало пятьдесят три остановки — станции, вдохновившие замечательного художника прошлого Хиросигэ на создание его известной серии акварелей.
Теперь самый скорый в мире суперэкспресс «Хикари», что значит «Молния», пролетает это расстояние за три часа.
Прямо из поезда бизнесмены звонят по телефону и в Токио, и в Осаку, и в другие города, потому что в современных коммерческих операциях иногда и минута решает многое.
А в районе Нихонбаси, там, где, подбирая полы длинных кимоно, усаживались в паланкин знатные путешественники, пульсирует сердце капиталистической экономики — биржа.
Ее вестибюль, украшенный колоннами, торжествен и прохладен, как храм. Дежурный клерк — тихий, вежливый и значительный — записывает ваше имя в специальную книгу и преподносит на память проспект путеводитель и последний номер газеты, издаваемой при бирже.
Тихи, пустынны коридоры и лестницы.
И лишь постепенно начинаешь улавливать неясный, плотный гул, как бы сочащийся сквозь стены. Какой-то очень знакомый гул. На что похож он? На гул моря? Да, пожалуй, отчасти! Но вообще-то… О господи, конечно, это же гул базара! И, выйдя наконец на галерею, приглядевшись к открывшейся глазам картине, подтверждаешь сам себе: конечно, базар! Рафинированный, очищенный, без бочек с капустой, без яблочных гор, без розовых окороков и сушеных грибов на ниточках — а все-таки базар. Свой язык жестов: подгребающее движение руками к себе — «покупаю», движение от себя — натурально, «продаю». И без объяснений понятно. А вот большой и указательный пальцы, сложенные «колечком» — никакой не ноль, оказывается, а тройка. Вот только что было столпотворение у одного из овальных прилавков в середине зала: какая-то химическая компания выбросила на прилавок малую толику дефицитного товара. Мгновенно образовалась очередь, кто-то, конечно, пытался пробраться вперед, вежливо оттерев плечом соперника. Мне показалось даже, что я расслышал в шуме, голосов знакомые интонации: «Он не стоял! В порядке очереди! Ишь, какой прыткий нашелся!..» Но это была, безусловно, слуховая галлюцинация.
Столики вдоль стен зала принадлежат маклерским компаниям. На каждом столике — телефон. Сидящий у телефона служащий принимает информацию от своего «центра»: клиент хочет купить столько-то акций такой-то компании. А такая-то компания распорядилась продать столько-то своих акций по такой-то цене…
Сама по себе купля-продажа — весьма условный процесс. Только запись, только подпись в какой-то невзрачной бумажке. Ни деньги, как таковые, ни сами акции здесь непосредственно на сцену не являются.
«Примерно около века, как мы живем в обществе, которое уже не является обществом денег», — говорил Альбер Камю в своей речи, произнесенной при вручении ому Нобелевской премии, и это сначала кажется вызывающим парадоксом. Но дальше писатель поясняет: современное буржуазное общество является обществом «абстрактных символов денег». «Общество торговцев, — говорит он, — можно определить как общество, где вещи исчезают в пользу знаков».
И вот шумный базар, именуемый биржей. Базар, где торгуют невидимым.
Базар, который, худо ли, хорошо ли, с помощью своих древних рычагов осуществляет распределение капиталов по отраслям промышленности, решает судьбы предприятий и целых экономических районов, управляет жизнью миллионов людей. Здесь гомонят и машут руками в большинстве своем молодые люди, вроде героя фильма Антониони «Одиночество», лишь изредка мелькнет среди них лицо пожилого биржевого волка — базар требует молодой энергии и выносливости, каждый устает здесь к вечеру, как дирижер, продирижировавший в бешеном темпе какой-то невероятной симфонией длиной в целый день. Но сам базар стар, как человечество. У него огромный опыт.
Революция, совершившаяся в моей стране, думал я, стоя на галерее, впервые попыталась дать экономике повое сердце, поставить на место базара научную лабораторию. Дерзкий опыт, в какой-то мере противополагающий нас не только предшествующей экономической формации, но и всей прежней истории человечества.
Мы доказали, что организм с новым сердцем может не только жить, но и переносить тягчайшие испытания, удивляя человечество жизнестойкостью и творческой энергией.
А если иногда лаборатория в чем-то ошибается, просчитывается в каких-то конкретных вещах, — надо, конечно, спрашивать с того, кто непосредственно отвечает за просчет, но вместе с тем и понимать, что таких лабораторий нигде и никогда в прошлом не было, что и оборудование, и рабочую методику — все приходилось и приходится изготавливать и изобретать самим, на ходу, что, наконец, пятьдесят-шестьдесят лет — это и много и совсем мало в сравнении с предшествующими тысячелетиями…
Будущее принадлежит не базару.
Будущее принадлежит лаборатории.
А пока еще велика власть базара над людьми — над сознанием человеческим, а не только в сфере материальных условий существования.
Старинная столица Японии — Киото, город храмов, парков, кустарных мастерских и многочисленных ресторанов традиционного стиля, и второй по величине город современной Японии — Осака лежат неподалеку друг от друга. Существует четыре железнодорожных пути из одного города в другой: скоростная Ново-Токайдосская линия, где ходят суперэкспрессы «Хикари» («Молния») и «Кодама» («Эхо»), старая Токайдосская линия и, сверх того, две частные железные дороги, каждая из которых имеет свое хозяйство.