Во всем этом одно серьезно: коли понадобилась «бесильня», значит, что-то вообще с молодежью происходит. Коли понадобился клапан для выпуска пара, значит, есть пар.
И не случайно одна из острейших проблем сегодняшней Японии — студенческое движение.
Оно имеет большие и давние традиции. Один из «пиков» его был в 1960 году, он сопутствовал заключению американо-японского «договора безопасности». Следующую вспышку, с которой мне довелось столкнуться непосредственно, называют крупнейшим кризисом национальной системы высшего образования за девяносто лет ее существования. Выясняя «родословную» событий, многие истолкователи выходят далеко за национальные рамки, отмечая не без оснований тот живейший отклик, который вызвали в Японии события мая 1968 года во Франции и последующие выступления молодежи в США. Осенью того же, 1968 года и весной следующего резко обострилась ситуация в университетах Японии. Первоначальным толчком послужили внутренние проблемы высшего образования, появился лозунг «Университеты для властей должны стать университетами для народа», но очень скоро сфера конфликта расширилась. Особую остроту приобрел вопрос о праве служащих так называемых сил самообороны держать вступительные экзамены. Студенты заявляли, что это приведет в дальнейшем к сотрудничеству университетской науки с милитаристскими кругами, к участию в военных исследованиях. «Достаточно того, что наши университеты тесно связаны с монополиями!» — иронически писали студенческие газеты. Вспыхнув, движение не могло остаться в стороне от таких коренных проблем, как война во Вьетнаме, военный союз с Соединенными Штатами, возврат Окинавы. Появились баррикады. Разразилась знаменитая «битва при Ясуда» — так окрестили журналисты конфликт между студентами и полицией в аудитории Ясуда Токийского университета, Короткое время просуществовала «свободная территория», провозглашенная студентами в квартале Суруга-дан университетского района Канда…
«Университетской проблеме» уделяли немало внимания газеты, телевидение. Меня, кстати говоря, на первых порах удивляла широта гласности, которой предавала печать, в том числе и самая консервативная, всю эту информацию. Оповещалось в подробностях не только о том, что было, но и о том, что будет: где ожидаются самые горячие схватки, какими маршрутами пойдут колонны демонстрантов, какие полицейские силы мобилизованы для поддержания порядка. Потом я понял, что пресса прекрасно владеет и «фигурами умолчания», если того надо. Широкое «паблисити», которого удостаивались выступления молодежи, было вполне сознательной тактикой, преследующей определенные, весьма определенные цели.
«Четверо полицейских ранено в университете Майдзи», «Рост преступности среди студентов», «Профессор повесился в храме», «Профессор совершил харакири», «Самоубийство жены профессора» (во всех трех случаях причиной самоубийства газеты называли депрессию, вызванную «дискуссиями» со студентами), «Материальный ущерб от студенческих выступлений составляет 556 миллионов иен», «Император огорчен неистовствами студентов» — всего этого, набранного крупными шрифтами, можно было не увидеть только при очень сильном желании.
Но, как ни странно, обилие информации не приносило ни на грош понимания: что же, собственно, происходит, чего ребята хотят?
Я бродил по улицам студенческого района Канда, видел университетские здания, забаррикадированные столами и стульями, заклеенные, исписанные сверху донизу разноцветными иероглифами лозунгов. Иногда из какого-нибудь переулка вдруг выкатывалась цепочка демонстрантов. Они бежали тесной «змейкой» по двое в ряд, скандируя какое-то слово. На головах — шлемы, иногда мотоциклетные, иногда строительные, нижняя часть лица зачем-то обвязана полотенцем.
Попадались полицейские, экипированные для борьбы с «бунтовщиками»: высокие, от земли до плеч, выгнутые алюминиевые щиты, специально сконструированные шлемы с откидными забралами — воскрешенное средневековье. А под шлемами, под забралами — все те же молодые лица. И, пока не грянул час схватки, переговариваются негромко, улыбаются друг другу два сверстника — студент и полицейский. Впрочем, неизвестно, что они значат, эти улыбки. Я заметил, что в Японии, когда сталкиваются две автомашины, шоферы не кидаются друг на друга с кулаками, как это нередко бывает у нас, а вежливо раскланиваются и улыбаются, хотя никакая сила в мире не заставит меня поверить, что они в этот момент не костерят в душе друг друга на чем свет стоит…
Однажды мне в гостиницу, где я тогда жил, принесли письмо.
Уважаемый господин Фоняков.
Мы встретились с вами на конкурсе русского языка в газете «Асахи».
В Советском Союзе нет эксплуатации человека человеком.
В Советском Союзе созданы замечательные произведения Льва Толстого, Достоевского, Шолохова и др.
Я изучаю русский язык.
Могу ли я встретиться и поговорить с вами?
И вот мы сидим в недорогом кафе и беседуем, переходя с русского языка на английский и обратно.
Идзуми на втором курсе, его успехи в русском языке весьма заметны, но, вздыхает он, они могли бы быть и больше, ведь заниматься ему сейчас приходится только самостоятельно, регулярных занятий в университете вот уже два года (вы, наверное, знаете?) нет. Что делать, учиться, конечно, нужно, но и бороться тоже нужно. Может быть, даже важнее сейчас бороться, чем учиться, — в стране надо многое изменить. Люди сейчас не могут жить как люди. Жаль, конечно, что рабочий класс проявляет странную инертность, не понимает студентов. Приходится полагаться на свои силы. Но и в студенческом движении нет, увы, единства. Даже среди тех, кто протестует против войны во Вьетнаме, против продления «договора безопасности» с Соединенными Штатами, существуют разногласия. Одни, как та группа, к которой принадлежит Идзуми, поддерживают коммунистическую партию, другие — социалистов, третьи — сами по себе. А есть еще и ультралевые, и троцкисты, и анархисты, и правые — вплоть до ультраправых, студенческие организации, численность которых не так уж велика, но зато число названий — бесконечно.
Я тотчас вспомнил газетную статью «Правые студенческие группы консолидируют позиции». Газета «Йомиури» (номер от 1 июля 1969 года) насчитывала в этой статье около двадцати пяти наиболее приметных правых студенческих организаций: Федерация студенческих ассоциаций, Японский студенческий альянс, Японский студенческий конгресс, Национальный совет связи организаций студенческого самоуправления, Национальный совет студенческих организаций, Национальный студенческий конгресс обороны, Национальный студенческий конституционный конгресс и другие. Названия «Японский», «Национальный» или даже «Всеяпонский» в данном случае никого не должны смущать: в каждой из этих организаций может насчитываться не более нескольких десятков членов, а в общей сложности около пяти тысяч, но цели у них далеко идущие и вполне определенные. Первым пунктом программ является воинствующий антикоммунизм, вплоть до так называемого неорасизма, каким-то образом противопоставляемого довоенному ультранационализму. Некоторые из правых организаций проповедуют возврат к довоенной «конституции Мэйдзи» с ее узаконением культа императора. Существующая конституция, в особенности знаменитая и беспрецедентная девятая статья, заключающая в себе торжественный отказ от войны как средства разрешения международных споров, равно как и от создания армии, вызывает постоянные нападки правых. Иные из них даже критикуют на свой лад военный союз с США — в том смысле, что пора, мол, Японии осуществить свое право на создание собственных достаточно мощных вооруженных сил, чтобы впредь полагаться на себя. У правых — свои лозунги, свои демонстрации. В старинном Киото я как-то видел демонстрацию правых. Она была не чисто студенческой. Ио улицам чинно шествовали пожилые респектабельные господа, степенные дамы в кимоно. Были, однако, и молоденькие симпатичные девушки — у реакции, как выяснилось, далеко не всегда ярко выраженная свирепая внешность. А впереди с высоко поднятым национальным флагом шествовал рослый красавец в студенческой тужурке — нежная смуглота щек, сумрачный пламень в глубине больших черных глаз…