Чем кончится дело? Каковы перспективы молодежного движения? Куда оно придет и к чему приведет страну? В Японии никто, насколько я понял, не был в состоянии ответить на эти вопросы. Наиболее определенное суждение из всех, какие я слышал, было примерно таким:
— Студенческое движение мы можем расценивать сейчас как некий индикатор, со всей определенностью указывающий на то, что в стране что-то неблагополучно. Социальное равновесие отсутствует. Что-то должно измениться. Может быть, не только в нашей стране. Во многих странах. Доныне крупные изменения приходили в мир в результате войн. После первой мировой войны родилась ваша Советская Россия. После второй мировой войны — другие социалистические страны. Сейчас война стала невозможной, все большее число людей осознает, что в третьей мировой войне может не оказаться победителей. Общество ищет каких-то новых путей для самоизменения, молодая, в том числе, если хотите, и чисто биологическая, и нервная энергия, аккумулированная в молодежи, — какого-то приложения. Мир должен измениться? Как? Вы слишком много хотите от меня, если рассчитываете на точный ответ. У нас много теорий — и у нас нет теории. Поговорим через двадцать лет!
В этом рассуждении отчетливо проглядываются слабые места. Но и рациональное зерно в нем явно присутствует.
А мне по далекой ассоциации вспоминается один из вечеров в Синдзюку.
— А теперь пойдемте посмотрим «го-го», — сказали мне мои спутники.
В подвальчике, куда мы спустились, заплатив на одном из поворотов многоколенчатой узкой лестницы положенное количество иен за вход, были низкие, черные, как будто прокопченные своды, краска на которых пузырилась от сырости. Отчаянно ревела извергаемая двумя огромными динамиками музыка. Она была явно слишком громкой, слишком резкой, если можно так выразиться — слишком большой для такого тесного помещения, ей бы звучать на площади, что ли. Но собравшимся здесь людям, казалось, именно такая музыка и нужна. Людей было много, людям было тесно, но, кажется, так тоже было надо. Худенькая девушка, стоявшая, по-видимому, на стуле, что-то пела, возвышаясь в центре колышущейся толпы, хотя самая попытка запеть на фоне ритмического грохота музыки выглядела более чем парадоксально. Впрочем, может быть, она и не пела, а только шаманила, чуть приоткрывая рот, запрокидывая бледненькое личико и безвольно уронив руки вдоль колеблемого, как стебелек на ветру, тела.
Сам же танец состоял в ритмическом раскачивании и переминании с ноги на ногу. Каждый — в одиночку, каждый — сам по себе. Никаких парочек, никаких прижиманий, никакого даже намека на секс. Ни улыбки на лицах. Только серьезность, сосредоточенность и капельки пота на лбу. Каждый сам по себе, и вместе с тем все разом. И хотя никто, по-видимому, не вкладывал в этот танец глубоких подтекстов в отличие от хиппи — было что-то грозное в этом раскачивании. Казалось, хотят раскачать землю…
А может, следовало бы опять вспомнить к случаю Станислава Лема и придуманную им «бесильню»?
Хоккайдо — остров пионеров
Ранним осенним утром, когда прохожие на улицах крохотного городка еще редки, но лавки на всякий случай уже открываются, в кузов микроавтобуса — «миникэба» — грузили чучело здоровенного медведя. Крепкий седобородый старик руководил погрузкой, хмурая женщина средних лет и коренастый парень в спортивном костюме помогали ему.
Часа три спустя мы встретились снова — на плоской каменистой площадке, вблизи от вершины одной из окрестных гор. Среди киосков с традиционными сувенирами — резными деревянными брошками, браслетами, кулонами, брелками для ключей — бродили туристы. Утренние мои знакомцы разместились в сторонке на скамье. Старец был прямо-таки величествен в своей причудливой и одновременно строгой старинной одежде, платье женщины украшал коричнево-черный узор, краски для которого издавна готовятся из местных глин. Тут же рядышком вытаращил стеклянные добрые гляделки медведь.
Вот один из туристов, побренчав никелевой мелочью, устроился на скамье, посередине. Парень бросился к установленному на треноге фотоаппарату. Старец нахмурился и выхватил из ножен длинный кривой меч. На лице женщины, напротив, вспыхнула — мгновенно, как вспышка магния, — ослепительная, редкостной красоты улыбка…
Радуясь моменту, прицелился было и я своим «Стартом». Но женщина уже успела погасить улыбку и сердито замахала руками — жест, который я без труда перевел привычной формулой: «Посторонним строго воспрещается…» Хотите снимок на память — милости просим на скамью. Оставьте свой адрес — и, будьте уверены, когда вернетесь домой, фото уже будет ждать вас. Обходится совсем недорого. Но если каждый норовит бесплатно…
Это была уже не первая моя встреча с представителями древнего населения Хоккайдо — айнами, или, как здесь произносят (по-видимому, более правильно), айну.
Днем раньше, возле живописного горного озера Акан (да простится мне избитый эпитет: горные озера всегда живописны и никуда от этого не денешься) мне довелось увидеть целую айнскую деревню. О, не совсем настоящую, настоящих практически не осталось, а, скорее, декоративную. Каждый дом — лавка, возле каждого дома — медведи. И живые, на привязи, и в виде чучел. Но больше всего деревянных медведей. Сотни, тысячи, может быть — десятки тысяч. Бурый хозяин лесов — излюбленная тема скульпторов айну. Когда-то его почитали как бога, что, впрочем, не мешало на него охотиться. Тогдашние диалектики находили изящный философский выход из возникавшей деликатной ситуации: согласно классическим верованиям айну, божество принимает на время плотский земной облик, чтобы доставить пищу и одежду покровительствуемым племенам.
Скульпторы возникают тут же на глазах. Вот мужчина рубит из большой белой плахи очередного топтыгина с непременной рыбиной в зубах. Рубит почти не глядя, безошибочно и бездумно: движения заучены и отработаны с детства, сюжет постоянен. И торопиться мастеру некуда: готовых медведей хватит надолго.
Черноглазая девочка в традиционной одежде листает «комикс». Старуха в очках склонилась над вышивкой.
Туристы щелкают затворами фотоаппаратов — здесь можно, снимают все подряд: старуху, девочку, скульптора, медведя, деревянного, в несколько «этажей», раскрашенного идола.
Известно, что айну — одна из интригующих загадок мировой этнографии. Никто не может с полной достоверностью сказать, когда и как появились на островах эти люди, по типу лица резко отличающиеся от современных японцев. Известно только, что жили они здесь.
Скульптуры на привокзальной площади в Саппоро символизируют богатства острова еще в очень давние времена. Иногда их называют «японскими индейцами», но это говорит лишь о сходстве исторических судеб аборигенов Америки и Японии на протяжении последнего столетия.
Скульптуры на привокзальной площади в Саппоро
символизируют богатства острова
Подобно индейцам, айну так и не получили письменности: для записи их языка и богатого фольклора используется латинская транскрипция, немногочисленные писатели и ученые из их среды (крупнейший из них, Тири Масихо, умер в 1961 году), писали и пишут по-японски.
Подобно некоторым индейским племенам, для значительной части айну основная профессия сейчас — «показывать себя» туристам и делать сувениры, которые, к слову сказать, прекрасны.
В давние времена айну имели второе наименование: иезо.
Так же назывался и самый остров Хоккайдо.
Свое нынешнее имя он получил только столетие назад, с началом его активной колонизации: юбилей официально отмечался в 1968–1969 годах. Береговые поселения японцев существовали на острове и ранее, однако внутренние, горные и лесные, районы долгое время оставались загадочными и неизведанными. В городе Аомори, на Хонсю (ближайший к Хоккайдо город на главном острове Японии), мне посчастливилось однажды видеть известный «Небуто-фестиваль», ежегодно празднуемый в память героя, якобы отправившегося некогда в хоккайдские леса и сражавшегося там с мифическими чудищами. Громадные изображения этих битв, искусно сделанные из цветной бумаги, освещенные изнутри лампами, торжественно несли по улицам и пускали в море.