Врожденное или воспитанное, или постоянно поддерживаемое умение понимать друг друга с полуслова, с полувзгляда, «подстраиваться» друг к другу, если это надо для дела или для игры, казалось мне порой специфическим талантом японцев. Я вспоминал об этом, глядя на четкие, согласованные движения рабочих на строительстве павильонов «ЭКСПО-70». Конечно, там и организация, и экономические факторы. Но и отмеченное мной веками выработанное качество играет, может быть, не последнюю роль…
На одну из токийских радиостанций я попал как раз в тот момент, когда шла популярная дневная передача: ответы на вопросы детей.
Мне не раз приходилось слышать эту передачу, потому что ее любят и взрослые. Она и в самом деле прелестна — благодаря атмосфере естественности и непринужденности, юмора и серьезности одновременно.
— Дзззинь! — звенит телефон.
— Моси-моси, — откликается сотрудница студии (так говорят в Японии вместо «алло»).
— Как измерили окружность Земли? — деловито без предисловий справляется мальчишеский голос. И вот уже один из приглашенных в студию учителей обстоятельно отвечает на этот вопрос…
Нас поместили рядом со студией, из которой шла передача, за стеклянной перегородкой: мы слышали все диалоги, но в то же время могли разговаривать между собой, смеяться, не боясь помешать.
А смеяться приходилось много.
— О чем он спрашивает? — поинтересовался я, когда по телефону раздался вовсе уж детский лепет.
— Мальчик, по-видимому, из христианской семьи, — смеясь объяснил переводчик Вакамадзу. — Он только что познакомился с понятием «отец небесный» и теперь спрашивает, в частности, ходит ли этот отец по утрам в свой офис, подобно земному отцу, и надевает ли для этого белую рубашку.
— И что же отвечает учитель?
— Учитель говорит, что на небе нет фабрик и заводов, нет компаний и офисов, и поэтому образ жизни отца небесного должен весьма существенно отличаться от образа жизни земного отца…
В районе Канда — русский православный собор святого Николая. Объявления о предстоящих службах и отчеты в расходовании денег, вывешенные при входе («на свадьбу студентов», «на именины владыки»), — на русском языке.
Батюшка, правда, изъясняется с акцентом; приехал, говорят, из Америки, дьякон-японец говорит по-русски лучше.
Однажды я заглянул на службу. Прихожане — частично русские, наследники давних эмигрантов, современно одетые, но сохранившие в своем облике что-то неуловимо старомодное, даже музейное, частично — японцы. Удивительно, какой отпечаток накладывает религия на человека: когда старушки японки в пасмурных кимоно кланяются, крестясь на образа, они становятся так похожи на богомолок где-нибудь в Загорске или Печорах!
В другой раз я побывал здесь в свободное от служб время. Храм был пуст. Внезапно мне на голову свалилась книга, потом другая. Я поднял их: «Воспоминания П. Н. Милюкова» и тургеневская «Новь» в послевоенном издании Учпедгиза. Сочетание странное… Оказывается, на хорах помещалась библиотека и как раз сейчас там шла инвентаризация. Одна из книжных стопок, положенных на перила, рассыпалась…
А в ограде храма — огромное дерево. К ветвям его по японскому обычаю подвязаны колокольчики. Чтобы они звенели на ветру, к язычкам их обычно прикрепляют полоски бумаги с какими-либо картинками или изречениями. К языкам колокольчиков, висевших в ограде храма святого Николая, были привязаны советские открытки с изображением кремлевских соборов.
Странно и грустно.
В каждой полицейской будке можно увидеть маленькую выставку фотографий. Девочка лет пятнадцати улыбается, облокотясь на ограду. Юноша с велосипедом. Другой сфотографирован вместе с матерью… Любительские фотографии из семейных архивов…
Они не похожи на преступников, эти подростки, юноши и девушки. Это — беглецы, тщетно разыскиваемые родителями. Хотя, между прочим, как пишет в редакционной статье «Джапан таймс», ссылаясь на данные полиции, «многие семьи демонстрируют безразличие к судьбе детей, бежавших из дома». «Что это, новое свидетельство терпимости, о которой много говорят как о характерной черте современного общества, или недостаток любви? Мы сказали бы: и то и другое.
Прежде мы встречали много одиноких, отчужденных подростков на улицах городов, но тогда они в большинстве своем искали спасения от бедности. У многих не было даже дома, из которого они могли бы убежать.
Есть среди японцев и православные, и католики, и протестанты. Католический кафедральный собор святой Марии — творение знаменитого зодчего Кендзо Танге
Этот бродяга успел повзрослеть…
Теперь — совершенно иное. У них есть дома, которые обеспечивают им экономическую безопасность, но весьма мало удовлетворяют психологическим запросам подрастающих детей».
И далее признание: «Ежегодное возрастание числа «беглых» — обвинительный акт обществу…»
— Скажите, а у вас в Советском Союзе женщинам разрешается носить украшения?
— Скажите, а у вас в Советском Союзе есть профессиональные артисты?..
Это все Кадоваки меня спрашивает, новый мой переводчик. Через несколько месяцев он заканчивает Токийский университет святой Софии (это католический университет, но учащиеся его не обязательно католики) по отделению английского языка. Вернее было бы сказать — американского языка, ибо специализируется Кадоваки не на Шекспире и Диккенсе, а на современном «бизнес инглиш» в его американском варианте. Это наиболее перспективно.
Кадоваки двадцать один год, но он изо всех сил старается выглядеть старше. В первые три дня нашего знакомства это ему почти удавалось.
— Мистер Кадоваки, а как вы представляете себе свое будущее? Оно уже как-то решено, обеспечено?
— О да, сэр! Оно совершенно ясно: я буду работать в банке «Саитама» в отделе внешних сношений! Я уже договорился, уже прошел испытания. И в первый же день по окончании университета займу свое рабочее место. Я счастлив, потому что наш банк, да, сэр, я уже могу сказать «наш банк» — один из крупнейших в Японии!
— И это на всю жизнь?
— О да, сэр, я бы очень хотел, чтобы это было на всю жизнь, и постараюсь, чтобы так оно и было.
— И вы знаете уже вашего будущего начальника?
— Да, сэр, это выдающийся человек!
— Скажите, господин Кадоваки, есть ли у вас мечта и о чем она?
— Есть, сэр! Я мечтаю о том, как моя будущая жена будет встречать меня в моем: доме, когда я буду возвращаться из моего банка! Я хочу, чтобы в моей токонома всегда были свежие цветы! Я мечтаю быть окруженным моими детьми, а когда состарюсь — детьми моих детей!
— Простите, а кандидатка на роль будущей жены уже есть?
— Есть, сэр! Мне в этом повезло: я люблю ее, а она любит меня. Вы знаете, наверное: большинство браков в Японии и сейчас еще заключается по сговору родителей, молодые часто почти не видят друг друга до свадьбы. А мы познакомились сами. В поезде. Ее родители, как и мои, — фермеры…
К родителям Кадоваки мы заглянули через несколько дней, благо, маршрут очередного путешествия по стране пролегал не так далеко от их деревни.
— Только это ужасная глушь, — виновато предупреждал Кадоваки. — От города Цуруока придется минут тридцать ехать на автобусе.
В «глуши» оказался крестьянский дом с высокой и толстой крышей, довольно просторный, но уже весьма прохладный в эти позднеоктябрьские дни. Как и всюду, застеленный циновками пол, очаг посредине, на полке — два алтаря: буддийский и синтоистский, вокруг развешаны сложенные бумажки с молитвами. Пришли соседи, среди них — молодой, двадцатидвухлетний фермер.