Исчезло Изюм-Барвенковекое направление, и появился Севастопольский участок фронта.
А с ним и новый адрес Виктора: «серьезные бои…», «упорные…», «ожесточенные…», «многократные атаки противника…», «ожесточенные атаки превосходящих сил противника…»
Пал Севастополь.
И Мария, услышав эту весть, расплакалась. И никто не узнал, как мучилась она в ночь с 3 на 4 июля 1942 года.
И долго не шли письма.
(Пал Севастополь…
Я услышал об этом утром рано, сидя в телеге.
И буйволы собирались везти нас в горы, к чабанам.
Скоро заскрипят колеса, и начнутся ореховые рощи.
Высоко в горах…
А матери нельзя в горы, у нее больное сердце.
Но она будет лечить чабанов.
И запасаться на длинный год, чтоб прокормить меня и моего младшего брата, старую мать отца заготовленным впрок, пережаренным в масле мясом.
И будут ночью звать ее к больным.
Она будет ездить и ездить на коне все выше и выше в горы.
Но ей нельзя!
И все-таки она поедет.
Пал Севастополь.
А там отец.
И мы долго не трогались в путь, мать не могла отойти от репродуктора, буйволы устали ждать.
Где я, а где Катя…)
Однажды к ним явился нежданный гость. Вернее, Мария все время ждала его, брата Виктора. Ждала, а последние дни забыла о нем.
Катя сразу узнала Николая, хоть видела дядю только один раз, на даче у дедушки.
Николай, уронив палку, поднял Катю на руки. Девочка крепко прижалась к колючей щеке дяди. И лицом, и голосом он очень походил на отца. И с ним в дом вошла сила — все они с мамой одни и одни, а рядом — Клава, молчаливая и затаившаяся… Вот мама обрадуется.
Катя быстро наклонилась, взяла тяжелую палку с металлическим набалдашником и протянула дяде. Она помогла ему раздеться и побежала на кухню ставить чайник.
Николай прошел в комнату, огляделся, увидел на комоде фотографию Виктора — на фотографии брат был совсем мальчишкой. Прихрамывая, он пошел на кухню, где Катя чистила картошку, и, вытянув ногу, примостился на табурете.
— Вас ранили? Больно?
— Было больно, а теперь уже ничего… Как вы тут живете с мамой, Катенька?
— Мама работает на хлебозаводе, днем я хожу к ней обедать, она мне выносит вкусный горячий хлеб. И картошки у нас немного есть, нам дали две грядки прямо под нашими окнами, скоро посадим.
Катя словно шелуху снимала с картошки — такой тонкий прозрачный слой срезал ее ножик.
— Некоторые едят картошку прямо с кожурой, а мы с мамой не можем. Очень горько!
Николай улыбнулся.
— Принеси мой вещмешок.
Он достал из мешка большую консервную банку, ловко вскрыл ее ножом и выложил содержимое в кастрюлю с картошкой.
Единственная конфорка еле горела; казалось, дунешь — и газ больше не зажжется.
— А от папы мы еще ни одного письма не получили, — сказала Катя. — Мама говорит, что вот-вот получим.
Николай промолчал.
Пришла Мария. Увидев гостя, она обняла его и заплакала. И у Николая покраснели глаза.
Кате было неприятно, что мама плачет, и она отвернулась.
«Радоваться надо, а она!..»
— Мама, чайник закипел!
Мария залила картошку кипятком и поставила на огонь, а чайник, чтобы не остыл, завернула в ватное одеяло.
— Газа хватает только на одну конфорку, — вытирая глаза, сказала Мария. — Попробуешь зажечь вторую, и эта гаснет… Пошли в комнату.
Катя собирала на стол.
— Ты, может, приляжешь, Коля?
— Я не устал.
Мария открыла дверцу шкафа, как будто спряталась за ней. «Надо же ему сказать! Как он отнесется к этому?.. Стал инвалидом, а я и помочь ему не могу. Что делать?»
Катя понимала, о чем думает мать. «Может, мне сказать? И пусть остается с нами! Мы с мамой будем его кормить».
— Пойду посмотрю картошку. — Мария вышла на кухню, Катя — за ней.
Николай потер раненую ногу. «Как я им сообщу? Они живут только этой надеждой».
Разложили по тарелкам дымящуюся картошку. Ели молча. Быстро выпили чай. Катя думала: «Сейчас я скажу, скажу!»
Но в тот вечер никто ни о чем не говорил: ни Мария о золоте, ни Николай о Викторе.
Николаю постелили на полу, чуть ли не под кроватью.
На следующий день Мария, встав рано утром, пошла на Усачевский рынок и обменяла свое любимое длинное панбархатное платье на тощую синюю курицу. Она варилась долго, и запах напоминал Кате жизнь на берегу моря, когда был рядом папа, и в ушах звучали мамины слова: «У него язва желудка, ему можно есть только белое мясо!»
А у этой курицы никакого мяса, одни кости.