Дня два назад сын, вбежав домой, бросил с ходу: «Меня редактором выбрали!..» Оказалось — стенной классной газеты: у него «редколлегия», четыре «помощника».
— Редактор!.. И кто додумался тебя избрать?
Мне было бы обидно, я б вспылил.
Старик медленно прохаживается по двору, иногда останавливается, поднимает голову, внимательно смотрит на очищающееся от туч небо.
Я возвращаюсь к чертежному столу.
Линии на листе тонкие, ясные…
Мой отец мечтал стать инженером, человеком «твердой профессии». «Стану инженером сам, потом тебя по своим стопам!»
А мне еще шагать и шагать: был бы отец жив сегодня, все еще не увидел бы меня инженером.
Линии… Вот вам короткий путь — чистая, ясная линия, — идите по ней, никуда не сворачивая!..
Снова слышу голос жены:
— Не знаю, где сегодня блуждают твои мысли? Что это за почерк? Пиши снова! — И слышу, как рвется тетрадный лист.
Кто не хочет, чтобы сын учился хорошо?
И отец мой хотел, чтобы я стал отличником. Хорошо помню. Однажды я в четверти получил тройку, единственную. Побоявшись гнева отца, мать спрятала меня у тетки. Два дня я не показывался на глаза отцу. А он горячился: «Где этот Байрам? Перед всеми меня опозорил в школе! Я готов был провалиться сквозь землю!» Отца я помню, но лицо его не очень ясно представляю. Часто я видел отца хмурым, задумчивым. Тяжелая у него была работа. И вся жизнь его была не из легких. В двадцать лет — революция, Баку, советская власть. Потом Чека. Борьба с классовым врагом. Раздача домов богачей беднякам. И мы теперь живем в бывшем банкирском доме известного азербайджанского миллионера. Да, время было сложное, грозное. Но иногда, придя домой обедать, отец брал в руки тар, долго его настраивал. И начинал играть. Чаще всего звучали народные мелодии. Задушевную лирическую песню сменяли мужественные, стремительные… Тар в руках отца будто говорил. Отец, казалось, успокаивался, его взгляд теплел. И теперь, когда я слышу звуки тара, я вспоминаю отца, вижу его снова, чувствую, какие думы проносились в его голове, когда он играл, прижав к груди тар. Помню, однажды отец пришел домой и сказал шепотом матери, что арестовали ее двоюродного брата. Он видел, как его вели на допрос…
Поверх карандаша я рейсфедером зачернил обмотку статора в чертеже генератора.
Двоюродный брат матери работал парторгом Каспийского пароходства. Мы часто бывали у них. Но лицо его стерлось в моей памяти. Отец столкнулся с ним в коридоре. Он был без очков и потому не узнал отца. А может быть, не был в состоянии кого-либо узнать. Или просто не захотел узнать и даже знать.
Когда мы бывали у них, он с отцом играл в нарды, выигрывая, громко, от души смеялся.
Что мог сделать отец? Верил ли он в то, что брат матери — враг? Неужели верил? Я пытаюсь представить темный коридор, отца, его мысли в тот момент, когда он столкнулся с братом матери. Туманное, непонятное, противоречивое прошлое. Если бы я был на месте отца… Отложив в сторону рейсфедер, я прошелся по комнате, снова подошел к окну. Вислоухой собаки уже не видно. Воробьи, пугливо озираясь, быстро клевали высыпанные кем-то на снег у подвального окна крошки. Тучи угрожающе росли, тяжелели, темнели.
Конечно, сейчас не требуется особого героизма для того, чтобы сказать: «Если бы я был на месте отца».
Отец как-то купил большой письменный стол — ящики справа были его, ящики слева — мои. Средний был с ключом — там отец хранил свои документы и важные бумаги. Много лет спустя после смерти отца в мои руки попал листок из того ящика. От времени он пожелтел. Это был по-русски написанный рапорт. На имя старого пенсионера, служившего тогда в чине майора: «Довожу до вашего сведения, что бывший ответственный работник Каспийского пароходства (фамилия, имя, отчество) является двоюродным братом моей жены». Рапорт был написан за месяц до смерти отца.
Листок так и остался в ящике стола. Через два дня отец был назначен командиром отряда по борьбе с бандитизмом. Мать говорила, что об этом просил сам отец. Возможно, просьба была продолжением написанного, но непредставленного рапорта? Его итогом?
Отряд очистил от бандитов горы, леса и деревни большого района. В бою отец был ранен в плечо. Ему предложили вернуться с тяжелоранеными в город. Не согласился, сказал, что рана легкая, заживет.
Не зажила. Стала гноиться. Спохватились слишком поздно. Общее заражение крови. Пенициллин еще не был найден. Отцу тогда было столько, сколько теперь мне. А мне — сколько теперь сыну…
Сын молчит, видимо, переписывает в тетрадь вырванную страницу.
Кончив играть, отец бережно прятал тар в футляр и говорил: «Мы — поколение Байрамов. И корень фамилии — Байрам, я сам — Байрам, и сын — Байрам… Родится внук — и его назову Байрамом. Все мы — Байрамы, жизнь наша, дни наши — байрам. Поколение Байрамов…» Байрам ведь — праздник!..