Та, войдя, тут же зажгла свет, и Саттар, как только она посмотрела на него, встал, волнуясь, поздоровался, будто чувствуя вину за то, что беспокоит столь хрупкое существо, которому и свет-то электрический причиняет боль.
— Я только хотел бы, — глядя не на нее, а на Хасая, проговорил Саттар, — задать вам один-единственный вопрос.
Хасай с подчеркнутой обидой вышел, оставив их наедине.
— Скажите, — все еще находясь под впечатлением удивительного ее появления в полутьме коридора, спросил Саттар, — вы были дружны с Гюльбалой?
О, наивный вопрос!.. Рена вздрогнула, как показалось Саттару, и ему стало жаль ее. Рену от страха и впрямь била мелкая дрожь.
— Простите, я еще не все осознала, так ужасно, что Гюльбала погиб, извините меня.
— Ну что вы, это вы меня извините, если вам трудно, можете не отвечать мне, пожалуйста.
Этот короткий разговор двух людей, извиняющихся один перед другим, стал причиной неуправляемого раздражения Хасая, и он, как только Саттар ушел, искренне подавленный состоянием Рены и пораженный ее чуткостью, тут же позвонил домой к Джафару, что делал последнее время редко, и, чуть не плача, стал умолять его заставить этого Макинского больше не терзать и без того подавленных горем Бахтияровых. И Джафар-муэллим на следующий день позвонил, хотя и без особой охоты. «Что вы тянете, Саттар Исмаилович, — как можно спокойнее, но твердо, мол, я не люблю, когда меня ослушиваются, сказал Джафар. — Я понимаю, это ваш долг, но дело ведь, по-моему, ясное». Джафар, правда, вовсе не хотел оказывать нажима на следователя и, честно говоря, был бы рад, если бы следователь, пусть не дерзко, но все же вполне определенно, возразил бы ему, мол, что вы, Джафар-муэллим, я никак не могу этого дела оставить, не завершив.
Но следователь выслушал его почти молча, сказал что-то невнятное, мол, дело идет к концу, можно сказать, завершено даже, потому что все показания собраны. И это согласие следователя огорчило Джафара, погрузило его в грустные думы об уступчивости, небоевитости идущего вслед им молодого поколения. Но Саттар вовсе не намеревался ставить точку. Предстояла вторая встреча с Мамишем… Он повесил трубку, и тут же новый звонок. Амираслан.
— Амираслан?! — и сразу после разговора с Джафаром-муэллимом.
— Поверь мне, клянусь, это чистая случайность, — сказал Амираслан, и сам удивленный таким совпадением, разумеется, никакой договоренности с Джафаром-муэллимом у него не было, хотя позвонил он именно по делу Хасая и собирался воздействовать на Саттара, брось, мол, старика мучить. — При чем тут Хасай?! Давно лица твоего не видел, стал забывать, как ты выглядишь, не мешало бы и тебе на меня взглянуть.
Заехал за Саттаром, повез его по душам поговорить в привокзальный ресторан.
— Кстати о Хасае, — Амираслан потом, когда они уйдут, удивит Саттара, сказав ему, что встречал их в ресторане и проводил в укромную, на двоих, прохладную кабину родной брат Хасая. — Старик совсем плох, как бы не слег, у него ведь был недавно почти инфаркт. Разве не знал? Прекрасный человек, только с одним крупным пороком, хотя смотря как взглянуть: порок это или признак жизнелюбия. Ни одну бабу не пропустит, страсть как их любит.
Ехал как-то Хасай из микрорайона на работу и не успел завернуть за угол, как тут же на повороте «проголосовала» девушка в ярко-синем брючном костюме и с длинными распущенными волосами. Хасай, хоть и спешил на работу и не имел привычки сбавлять скорость, остановился. «Куда так рано спешит красавица?» — спросил он, открывая дверцу и приглашая сесть. Им оказалось по пути. Девушку звали Нигяр. Услышав ее имя, Хасай даже пропел строчку из популярной песни: «Полюбил я тебя, полюбил, о, моя Нигяр!..» Она улыбнулась, и улыбка шла к ее широкоскулому лицу с чуть раскосыми глазами. И это покорило незащищенное сердце Хасая. Ехала она в тот же дом, куда и Хасай, в Министерстве культуры ей обещали помочь устроиться на телевидение. Прощаясь, Хасай сказал Нигяр:
«Если не помогут, приходите ко мне, я вас устрою». И она пришла. И он, как обещал, устроил… Они изредка виделись. А когда старшая сестра Нигяр уехала в отпуск, Хасай впервые пришел к ней домой.
Сегодня утром Нигяр решила, что пора действовать: хватит им встречаться по углам, она хочет стать законной женой Хасая.
Хасай обещал Рене быть дома в шесть. И погода неожиданно испортилась: до полудня небо было чистое, а теперь ветер-чабан гнал и гнал с севера тучные стада, и низкие облака казались особенно зловещими здесь, в микрорайоне. И телефон молчал. Погасила в комнате свет, чтобы лучше видеть улицу. И дождалась: вот она, голубая «Волга»! «Октай, отец приехал!» — крикнула. Рена быстро пошла на кухню разогревать обед, но когда снова выглянула в окно, машины на месте не оказалось. Но вскоре опять затормозила под окнами. Хасай не выходил из машины и не выключал мотор, задний красный свет таял в молочном дыму. «Машаллах, — позвала Рена племянника Хасая, он привез им два крупных арбуза, — спустись, узнай, что там с дядей!» Машаллах выскочил, и в это время Рена увидела, как Хасай с трудом вылез из машины и, не прикрыв дверцу, шатаясь, неуверенно пошел к дому. «Выпил?» Но Хасай давно не напивался допьяна. Что же с ним? Машаллах подбежал к дяде, потом сел в машину и поехал. Рена вгляделась и увидела в машине женщину. И тут открылась входная дверь, Хасай зашел в квартиру и, шатаясь, вытянув руки, направился к Реке, у которой от обиды на глазах выступили слезы.