Мамиш приехал в Бузовны… Вниз и вниз — к морю, к даче Гая. А Гая там с песком воюет… «Все наступает и наступает!..» Удивительно, на дюнах, где они служили — Сергей, Расим и он, — собирают песок, чтоб морю не отдать, берегут его, а здесь… А здесь песок наступает и наступает на сады, на дома, на виноградники. И никак от него не защититься. И злющий какой, полчища несметные, мириады… Гая втыкал в землю доски — щиты.
День-два, и песок заносит их, сыплет и сыплет — не удержишь, шагает и шагает на сады.
Мамиш Гая как-то сказал: «Люблю я песок! Жаркий, мягкий, чистый!.. Искупался, ознобно, а ты грудью на песок, и сразу теплынь по телу… Хорошо!» — «Это, — огрызнулся Гая, — пляжное отношение к песку. А повоюешь с ним, как я… На зубах хрустит, никак не уймешь его, жмет и жмет, все на своем пути заметает… Мириады песчинок, тьма-тьмущая, желтая масса так и прет!..»
— Брось с песком воевать!
— А с кем же мне воевать, как не с песком? — говорит Гая. И удивленно смотрит на Мамиша. — Кто это тебя так, а?
А Мамиш молчит, всю дорогу, пока он ехал к Гая, видел, как тот, разгневанный, с ходу стал одеваться: «Как? На тебя руку подняли? Дяди? Да мы их в момент!..» Чтоб Гая да не заступился? И вот они идут, а куда? Ясное дело, говорит Гая, всех ребят позовем и… К дядьям? Драться? Зачем же, пожимает плечами Гая. Даже не в милицию, а в райком, к первому секретарю! На бюро часто вызывали знатного мастера, когда дела буровой обсуждались, и не только. Именно туда, и всей бригадой, потому что рабочий класс оскорблен в лице Мамиша!..
А Мамиш молчит.
— Так кто это тебя? А?
— Хасай!
— быть этого не может!
— это дяди меня!
— Гейбат, Ага?
— а что? не ожидал? шашлыки его застилают тебе глаза?
— за что?!
Вот и выворачивайся наизнанку! Только начни — и уже каждый раз сначала. А в глазах: «Ну и интриган!..» — «Ну и кляузник!» — «Ну и…» — «На своего дядю-то!..» «Дошло до нас, — пишет Тукезбан, — что ты Хасая осрамить вздумал…»
— Скажешь ты наконец, кто это тебя разукрасил?
— Да так… И сам не пойму.
— Не знаешь, кто синяк поставил?
— Упал я… Темно было…
— …и скользко? Да?
— Откуда знаешь?!
— Расскажи кому другому! Подрался? Говори, не темни, если надо, постоим за тебя!
отдуваться-то потом мне! «за недоказанностью…»
— И что я тебя разговорами? Завтракал?
После чая, отведав сочный черный тут, шелковицу, Мамиш вздремнул в тени инжирового дерева, на паласе. Жена, две дочери и два сына Гая, десять недоуменных черных глаз, удивительно похожих, точно тутовые ягодки с одной ветки, разглядывали Мамиша, такого большого и здорового парня, которого не побоялся кто-то обидеть; один человек с ним не справился бы, это ясно даже самому младшему, Поладу, их, напавших, было много, а это уже нечестно.
— Что же привело тебя сюда? — снова пристал Гая.
— Не рад, что ли?
— Да нет, молодец, что пришел! Мы сейчас на пляж!
море не опротивело?
— Я ненадолго.
— Такую дорогу одолел, и не искупаться?
— В другой раз.
— Марджан, — Гая повернулся к жене. — А что, если мы завтра?
Мамиш не сообразил, а той сразу ясно.
— С удовольствием уступят половину.
А понимать, собственно, и нечего: очередной барашек, купленный в складчину с соседями.
— И соберем всех… Марджан, предупреди их.
И Марджан Поладу:
— Беги к соседям.
— Не пойму, о чем вы?
— Вот тебе задание, раз своей охотой прибыл: устраиваем завтра пир, собираем всех наших. Давно вы у меня не были, а лето в разгаре. Перед последним штурмом неплохо бы собраться!
«Вот и хорошо, голову забивать не надо. Пусть их!.. А из-за Октая ты еще помучаешься!..»
— Но как ты с такой физиономией по городу колесить будешь? Хорошо, что еще голова цела! У вас, между прочим, на крыльце всегда очень скользко.