Звезды казались погасшими.
Как быть? Мы стали искать выход. Трезвые, мудрые. Над нашими головами зажегся свет. Это вернулась домой Лина. Но свет, к счастью, погас. А вдруг бы она открыла дверь на балкон? Ну и что? Разве и пошутить нельзя? А что, если постучаться к ней и попросить открыть дверь, впустить к себе? Мол, решили разыграть. Но Лина не согласилась: неудобно перед соседями — такие шутки на поминках. Сказала и поцеловала меня. Еще и еще. Стало жарко. И звезды снова загорелись, такие яркие…
А потом вдруг Лина сказала: «Сойдем!»
Она была проворна, как кошка. Спускаться было намного труднее, чем подниматься. А что оставалось делать? Не ночевать же на чужом балконе? Холодея от ужаса и проклиная звезды, я стал спускаться. Невольно вспомнил слова гипнотизера, сказанные будто месяц назад: «Вот и все!»
Мы стояли рядом, опершись на перила, и глядели вниз.
«Сейчас он выйдет, — сказала мне Лина, — ты молчи! Ни слова!»
И действительно — дверь на балкон с шумом распахнулась.
— Вы?!
Взгляд гипнотизера выражал полную растерянность.
— Мы.
— Но вас не было на балконе! И дверь была заперта.
— Действительно. Зачем ты ее запер? — Но здесь никого не было!
— А где ж, по-твоему, мы были?
— Об этом я и хочу вас спросить!
— Ты же выходил на балкон и видел нас.
— Я выходил, но вас-то здесь не было!
— Туман в глазах!
— Не было! Никого здесь не было!
— Значит, мы можем быть невидимками.
— Сейчас не до шуток!
— У нас есть крылья — мы ненадолго улетали и снова прилетели.
— Говори правду!
— Мы, как летучие мышки, повисли вниз головой.
— Ложь!
— А не кажется ли тебе, что ты на минутку ослеп?
На балкон вышла тетя.
— А говорил, их нет на балконе.
— Ничего не понимаю… — В его притихшем голосе я уловил недоверие к самому себе. Борода гипнотизера вздрогнула.
Лина, поеживаясь, закуталась в шаль.
— Озябла я…
Лина, а за нею мы все вернулись в комнату.
Взгляд мой упал на краешек неба. Звезды горели ярко и близко, как на юге.
Поминки подошли к концу. Все разошлись, Лина прошла на кухню следом за тетей — надо было перемыть гору посуды. Собрался и я идти в свою комнату в этом же подъезде, — я снимал ее, когда приезжал в командировки.
Как ни пытался гипнотизер взглянуть в мои глаза, я удачно отводил их. А ему надо было непременно узнать нечто важное для себя. Не могли же в самом деле мы испариться? Но я был далек от его притягательной силы самое меньшее на один этаж — несколько шатких ступенек. Я ни о чем не думал, чтобы не дать гипнотизеру уловить ничего из того, что было, и того, что будет. А будет свидание. Непременно. Завтра. И звезды ярко гореть будут.
Гипнотизеру казалось, что меня можно задержать старым разговором. И потому, как только я собрался уходить, он целиком захватил в кулак свою бороду, вот-вот оторвет, и, на миг перехватив мой взгляд, закинул удочку:
— Трагичной была смерть Ламии!
Но меня отдаляла целая вечность от недавно услышанной истории: были подъем и спуск по декоративной лесенке, готовой оторваться от стенки; не столько легкий подъем, когда ждала Лина и я даже не заметил, как взлетел, сколько жуткий спуск с трезвыми чувствами, когда предстояла иная встреча.
Слова застряли — «смерть Ламии», и я сначала даже не понял, о ком идет речь. И смертей — реальной и в страхе моем — было предостаточно, чтобы увлечь меня рассказом о новой.
В памяти стали смутно оживать рассказы моей матери о Ламии, но от усталости голова не могла ничего удержать, я зевнул, и это было непростительной ошибкой, — легко прочесть мысли человека, когда он зевает. Я заторопился к двери, но гипнотизер бросил вдогонку:
— Очень трагичная история!
Меня неодолимо клонило ко сну. Я устал. И никаких историй мне не надо. Я повернулся и в упор посмотрел на гипнотизера:
— Очень приятно было… — Но он не дал мне договорить: «С вами познакомиться» — и неучтиво перебил:
— От красавицы Ламии остался лишь пепел!
Уж не пугает ли он меня? Я вспомнил разговоры о крематории, и озноб пробежал по спине. Я почувствовал, что, если задержусь хоть на миг, во мне проснется малярия, не покидающая меня с детства и дающая иногда о себе знать. Такая нежданная гостья, что меня всего трясет. Начинаясь в пятках, озноб волнами катится через тело и выходит из макушки, чтобы снова начать бег от пятки. Лихорадит, пока не надоест. То никак не согреешься под грудой одеял, а то — хоть голым лежи — жарко!
Озноб меня напугал, и я решительно направился к двери.