– Этого я не допущу ни в коем случае.
– Он обманул Пророка!
– А вы что, судьи ему? Пусть решает сам свои дела с имамом, Пророком и своей совестью!
– Он шпионил и предал!
– А кто-нибудь лишился от этого жизни?
– Нет, но мы потеряли другое.
– Хаджи Халеф Омар, ты знаешь мое решение. Мне неприятно видеть тебя таким кровожадным.
– Сиди, я не желал этого, – истово оправдывался он. – Этого хотят хаддедины и банна.
– Я полагаю, что банна вообще здесь должен помолчать. Он наш проводник, и ему за это платят. Измените ваш приговор!
Они снова зашептались, потом Мохаммед Эмин сообщил мне результат:
– Эмир, нам не нужна его жизнь, но он должен быть обесчещен. Мы отрежем у него прядь волос и ударим его прутом по лицу. Кто подвергается такому наказанию, лишается чести навсегда.
– Это еще страшнее смерти и не дает успешного результата. Я влепил одному беббе пощечину, потому как он оскорбил мою веру, а вчера он дрался на стороне шейха против меня. Его унизили эти удары?
– Отрезанная прядь унизит!
– Он возьмет и наденет тюрбан, чтобы ее не было видно.
– Ты же сам хотел это сделать еще совсем недавно!
– Нет, я бы это ни за что не сделал. То была лишь угроза, чтобы заставить его говорить! И вообще – зачем вам еще больше настраивать этого беббе против нас? Они ощущают себя истинными нашими врагами, потому что считают нас сообщниками беджат. Они не знают, что мы не участвовали в разбойничьем рейде, не знают, что я открыто, в лицо сказал хану Хайдару Мир ламу, что предупредил бы беббе, если бы у меня была хоть малейшая возможность. Они встретили нас вместе с разбойниками и таковыми посчитали. Сейчас мы ускользнули от них, и, надеюсь, они нас оставили в покое. И вы хотите своей жестокостью заставить их снова обернуть оружие против нас?
– Эмир, мы были их пленниками, нам необходимо отомстить.
– Я тоже был пленником, причем чаще, чем вы, но я никогда не мстил. Раис из Шодра, Надир-бей – он захватывал меня в плен. Я сам освобождался и прощал все, а потом он стал моим другом. Разве это не лучше, чем если бы мы устроили кровавую резню?
– Эмир, ты христианин, а христиане либо предатели, либо – бабы!
– Мохаммед Эмин, повтори то, что ты сказал, и с этой минуты наши пути разойдутся. Я никогда не вмешивался в твою веру, почему ты лезешь в мою? Ты видел хоть раз, что Линдсей или я кого-нибудь предавали или вели себя как бабы? Я бы мог высказать много претензий исламу, сказать, что мусульмане неблагодарны, что они забыли сделанное для них Христом, – но я же этого никогда не говорю.
Он вскочил и выставил вперед руки:
– Эмир, прости меня! Моя борода бела, а твоя еще черная, но хотя сердце твое молодое и горячее, рассудок у тебя как у мудрого старца. Мы отдаем тебе этого парня. Делай с ним что хочешь!
– Мохаммед, я благодарю тебя. Твой сын согласен?
– Да, эфенди! – ответил Амад эль-Гандур.
Я повернулся к пленнику:
– Ты нам солгал однажды. Сейчас ты обещаешь говорить правду?
– Обещаю!
– Если я сейчас развяжу тебя, ты обещаешь не сбежать? Сдержишь слово?
– Господин, я обещаю!
– Хорошо. Эти четверо мусульман вернули тебе свободу. Сегодня ты еще останешься с нами, а завтра можешь идти куда пожелаешь.
Я развязал ему руки и ноги.
– Господин, я не обману тебя, но ты сам говоришь мне неправду.
– Неправду?
– Ты сказал, что эти, люди вернули мне свободу, но это неправда. Лично ты сделал это. А они сначала хотели меня застрелить, потом наказать прутьями и отрезать прядь волос! Ты же сжалился надо мной. Я понял все, потому что понимаю арабский так же, как и курдский. И я понял, что вы не пособники беджат, а друзья беббе. Эмир, ты христианин, я ненавидел христиан. Сегодня я их узнал лучше. Хочешь быть моим другом и братом?
– Да, хочу.
– Ты доверишься мне и останешься здесь, хотя завтра ваши преследователи окажутся в этих местах?
– Я доверюсь тебе.
– Тогда дай мне руку!
– Вот она. Но будут ли в безопасности мои друзья?
– Все, кто близок тебе. Ты не требовал с меня выкуп, ты спас мне жизнь, а затем и честь, так что с головы твоих людей не упадет ни один волосок!
Сколько забот одновременно сняли мы с себя! Я и не предполагал, что этот человек понимал и арабский, но, к счастью, это обернулось на пользу. На радости я достал из седельной сумки последний табак, его сладкий дым сразу улучшил настроение, и с легким сердцем мы улеглись спать и даже не выставили часового.
На следующее утро реальное положение вещей казалось мне не таким романтичным, как вечером, при свете костра; но я все же решил довериться беббе до конца.