Маркс, несомненно, преувеличивал силу гнета в восточном обществе, которое он называл системой «всеобщего рабства». Однако ирония заключается в том, что это определение вполне может быть использовано и для обозначения нового индустриального аппаратного общества. Мы можем с полным правом заявить, что Октябрьская революция в России, какие бы цели она перед собой ни ставила, привела к появлению системы всеобщего (государственного) рабства.
Коммунистический Китай – продукт истинной
Но как обстояли дела в Китае? В отличие от России, которая в XX веке подверглась индустриализации, Китай оставался преимущественно сельскохозяйственной страной, когда, вскоре после Первой мировой войны, на арену вышли коммунисты. А когда им, после Второй мировой войны, удалось захватить в стране власть, современного среднего класса в Китае практически не было. Поэтому мы можем утверждать, что Мао Цзэдун и его последователи установили в Китае режим аграрного деспотизма, который, несмотря на ряд модификаций, во многом напоминает великие деспотические режимы прошлого.
Многие наблюдатели восприняли временный отход Мао в сельскую местность как отклонение от марксизма-ленинизма, который всегда ориентировался на промышленность. Но подобное толкование не учитывает стратегических целей Коммунистического интернационала, а также причины, заставлявшие китайских коммунистов держаться за них во время аграрного этапа своей революции.
Человек – животное идеологическое; он действует в соответствии со своими убеждениями, особенно когда на карту поставлены религиозные или светские вопросы. Такое всеобъемлющее философское и политическое учение, как коммунизм, дает своим последователям в руки карту мира и снабжает их целым арсеналом оперативных директив («руководством к действию»), а также флагом и мощным политическим мифом. Он внушает тем, кто в него верит, непоколебимую уверенность в своей правоте и парализует тех врагов, на которых он произвел наибольшее впечатление (Виттфогель К.А. Россия и Азия // Мировая политика». 1950. № 4).
С точки зрения китайских коммунистов, советская идеология оказалось необычайно эффективной. Впрочем, некоторые пункты ее схемы были приспособлены к условиям Китая, чтобы новый «протосоциалистический» или «социалистический» порядок отвечал Марксовой концепции социализма. Впрочем, эти изменения затронули те аспекты коммунистической доктрины, которые никогда не казались китайским коммунистам – или коммунистам в «отсталых» странах в целом – подходящим для них. Мы помним о трагедии Ленина, который на эзоповом языке предупреждал коммунистов России об опасности неоазиатских тенденций в советском обществе. Ленин с горечью понимал, что он предал принципы своей социалистической веры. Но в карьере Мао таких трагедий не было, поскольку он об этом не задумывался. Мао не предавал принципов социализма, которых он придерживался официально, по той простой причине, что для него они не имели никакого значения.
Сомнения Ленина совсем не тревожили китайских коммунистов, зато стратегия власти, которой придерживалась Москва, их очень привлекала. Они видели революционную систему, которая отвечала чаяниям народа и при правильной организации действий революционеров приводила к победе. Так случилось в России. А если ее надлежащим образом адаптировать – коммунистический анализ глобальных условий отличался большими подробностями, – то она могла привести к победе и в других странах. Эта система требовала проведения индустриализации во всех государствах, где к власти пришли коммунисты, но не по академическим причинам, а потому, что окончательная победа коммунистов в социалистической сфере была невозможна без их победы в области экономики.
Связь этих идей с отдаленной перспективой китайских коммунистов очевидна. И если Мао Цзэдун будет считать укрепление своих позиций в селе своей главной задачей, а не временным стратегическим ходом, то он будет не коммунистом, отклоняющимся от принципов коммунизма, а самым настоящим глупцом. Он будет похож на человека, который всегда предпочитает ружью палку, поскольку, когда он жил в лесу, у него, чтобы отбиваться от врагов, не было ничего, кроме палки.
Но Мао совсем не так глуп. Он и его последователи никогда не считали себя лидерами крестьянской партии, действия которых ограничивались лишь интересами крестьян. Когда условия гражданской войны заставили китайских коммунистов действовать на селе, они знали, что обязательно вернутся в город. И когда они захватили города, то пошли по тому пути, который указали им большевики после Октябрьской революции. Коммунисты восстановили, консолидировали и развили те отрасли промышленности, которые на тот момент имелись в Китае; они также стремились контролировать современную индустрию и механизированные средства связи. Таким образом, китайцы были столь же мало заинтересованы в азиатской реставрации, как и бюрократические хозяева советского аппарата.