В исламском мире смерть богатого человека предоставляет правительству неисчислимые возможности для уменьшения или ликвидации его богатств. «Горе тому, чей отец умер богатым! – читаем в одной арабской книге IX века. – Долгое время его держали пленником в доме несчастья, и он [несправедливый чиновник] сказал [его сыну]: „Кто знает, что ты – его сын?“ И когда он сказал: „Мой сосед и многие другие это знают “, ему стали рвать усы, пока он почти лишился сознания. Его били и пинали ногами. Держали в заключении до тех пор, пока он не бросил им свой кошелек». В отдельные периоды Аббасидского халифата «смерть богатого частного лица становилась катастрофой для всего круга его близких; его банкиры и друзья прятались, где могли, а правительству запрещали проверять его завещание… и, в конце концов, его семья выкупала себя на свободу за огромные деньги» (Мец А. Возрождение ислама).
Жестокость и грабеж не являются монополией какого-либо одного общества, но гидравлический способ конфискации качественным образом отличается от произвола других аграрных цивилизаций, находящихся на более высоком уровне развития. В классической Греции не чрезмерно сильное правительство, а сообщество горожан, владеющих собственностью, а позже и не имеющих ее вовсе, избавлялось от лидера, который мог стать всемогущим, отправив его в ссылку или отобрав у него богатство. В средневековой Европе у правителей был совсем небольшой штат чиновников, такой крошечный, что они не имели никаких шансов устроить внутрибюрократическую борьбу по образцу восточной. Конфликты между феодальными центрами власти были весьма многочисленными и нередко отличались крайней жестокостью, но противники сражались не в помещениях, а на поле боя. И те люди, которые желали уничтожить своих врагов, предпочитали засады, а не судебные слушания. Возможностей для второго способа было столь же много, но случаи решения дела в суде были крайне редкими.
Богачи, жившие в классической Греции, не облагались непосильными прямыми налогами, а их средневековые коллеги были отлично защищены от фискальных требований территориальных и национальных владык. Как и первые, бюргеры полунезависимых гильдейских городов не ощущали постоянной опасности быть арестованными, допрошенными, пытаемыми или лишенными собственности по приказу чиновников столичной бюрократии. Да, средневековые торговые караваны задерживали и грабили по дороге; но за стенами городов ремесленники и купцы ощущали себя в безопасности и не дрожали за свою жизнь и собственность.
Европейские абсолютные монархи интриговали и убивали людей столь же безжалостно, как и их восточные коллеги. Однако их власть казнить и подвергать своих подданных конфискациям была ограничена владельцами земель, церковью и городами, автономию которых самодержавные монархи могли ослабить, но никак не уничтожить. Кроме того, представители новых централизованных правительств хорошо понимали преимущества развития новых, капиталистических форм мобильной собственности. Вырастая из аграрного порядка, который они не могли ни контролировать, ни эксплуатировать гидравлическим способом, западные государи охотно защищали коммерческих и промышленных капиталистов, постоянно увеличивающееся богатство которых все больше и больше способствовало процветанию их защитников.
Владыки же гидравлического общества, наоборот, опутывали своей фискальной сетью всю страну и ее аграрную экономику. И у них не было особых причин поддерживать капиталистов, живших в городе, как это делали западные государи постфеодальной эпохи. В лучшем случае они относились к капиталистическим предприятиям в своих городах как к полезному злу. А в худшем – стригли и обдирали капиталистический бизнес, как липку.