Ко времени прихода адмирала Колчака к власти ни одного чешского солдата уже не было на фронте. В дальнейшем чехи были поставлены на охрану железной дороги, но несли ее своеобразно – стоя по большим станциям и не желая вылезать из вагонов теплушек; но они не отказывались принимать участие в карательных экспедициях, проявляя большую жестокость в расправах с населением, но не желая выступать против вооруженных большевистских партизан.
Несмотря на все только что высказанное, нельзя утверждать, что не было никакой возможности использовать чехов с боевыми целями. Чтобы попасть скорее домой, они готовы были принять участие в наступлениях, но лишь в направлении на Царицын, с тем чтобы по соединении с Деникиным они были отправлены Черным морем на запад, чтобы им гарантировали вывоз их имущества «интендатуры», как они называли жалованье золотом. Так как это направление, самое выгодное для нас, не отвечало планам полковника Лебедева, то оно и не было принято, содействие 50 тысяч войск чехов было потеряно, а Россия впоследствии расплатилась за безграмотную стратегию вундеркиндов и попустительство им адмирала Колчака. Раз нельзя было привлечь чехов на фронте, то следовало принять другое решение, которое предлагал барон Будберг: отправить всех чехов во Владивосток и самим охранять Сибирскую железную дорогу, чтобы чехи не висели у нас на нашей шее. Колчак медлил принять и это решение и своею медлительностью сам себе подготовил гибель.
Их всех чехов, находившихся в Сибири, самую видную роль играли: доктор Павлу – ярый социалист, генерал Сыровой – главнокомандующий чешско-польско-сербско-румынскими войсками на территории Сибири и некий Гайда, тот самый, что судился недавно в Праге за шпионство в пользу большевиков. Гайда начинал свою военную карьеру фельдшером в австрийской армии, обнаружил недюжинные военные способности и был произведен во время войны в первый офицерский чин. Вместе с другими чехами он попал в плен к нам и продолжал свою службу в одной из чешских частей на нашем фронте. В Сибири он быстро достиг генеральского чина и был одним из немногих чешских начальников, что ратовал за продолжение чехами борьбы вместе с русскими против большевиков. Его честолюбие и жажда власти не имели предела. Он обладал большим политическим чутьем и умением сходиться с общественными элементами. Своими смелыми планами и энергией он совершенно покорил наивного адмирала Колчака, который считал Гайду своим верным и преданным другом.
Однако сами чехи знали Гайду лучше, и на просьбу о разрешении ему перейти на русскую службу чешский министр Стефанек, бывший в Омске, отвечал: «Берите его, но я предупреждаю, что вы в нем ошибаетесь. Он либо будет вашим фельдмаршалом, либо вашим предателем».
Французский генерал Жанен
Говоря о чехах, естественно упомянуть об их главнокомандующем – французском генерале Жанене, сыгравшем большую роль во взаимоотношениях между нами и чехами в период отступления от Омска. Генерал Жанен до войны был прикомандирован к нашей академии Генерального штаба для изучения постановки у нас дела высшего военного образования и выучился хорошо говорить по-русски. На войне он командовал полком и состоял затем в штабе генерала Жофра, а последнее время находился при нашей Ставке в Могилеве. Он знал быт и уклад нашей армии. Когда французы задумали в 1918 году восстановить Русско-Германский фронт, Жанен был послан в Сибирь, чтобы вступить в должность главнокомандующего русско-союзными войсками, долженствовавшими состоять из чехов, сербов, поляков и румын из числа наших военнопленных, к которым должны были присоединиться французы, англичане, американцы и японцы. Но по приезде в Омск генерал Жанен оказался не у дел, так как, во-первых, с капитуляцией Германии отпадала надобность в новом фронте против нее, а во-вторых, адмирал Колчак признал неудобным вручать командование русскими войсками иностранцу.
Странная вещь, по идее или с духовно-моральной стороны Колчак был почти всегда прав в своих намерениях или решениях, но также всегда выходило, что в приложении на практике его решения оказывались нежизненными, а то и вовсе вредными. Так было и в данном случае. Нет никаких данных гадать, что произошло бы, если бы Колчак исполнил волю союзников и дал Жанену назначение, для которого тот ехал из Парижа. Лучше нам могло бы и не сделаться, но уже без всяких гаданий можно утверждать, что не было бы и хуже, ибо хуже того, что случилось, ничего придумать нельзя. Лучше уже было бы потому, что тогда полковник, по-сибирски генерал-лейтенант, Лебедев не руководил бы действиями наших войск, а на его месте был бы знающий, авторитетный генерал, хотя бы и не русский. Затем, возможно, что Жанену не только удалось бы удержать на фронте чехов, поляков, сербов и румын, но и привлечь туда японцев, что было бы самое важное. Да и французская помощь имуществом и оружием была бы реальнее. Во всяком случае, терять нам было нечего, а выиграть можно было многое. Но идея великодержавности и престижа России, владевшая Колчаком, мешала ему видеть вещи в настоящем свете. Жанен остался в Омске в качестве номинального главнокомандующего союзными контингентами, отнюдь не желавшими воевать и подчинявшимися ему постольку, поскольку он был для них исправным интендантом. Роль малопочетная, и надо удивляться, что он с нею мирился и досидел в Сибири ровно до той минуты, как явился косвенным убийцей адмирала Колчака.