Не следует закрывать глаза на то, что в неудаче 10 сентября, точнее сказать в невыполнении Ивановым-Риновым поставленной ему задачи, значительная доля вины падает и на главнокомандующего генерала Дитерихса. Он знал, что полицейская ищейка И ванов-Ринов не имеет никакого понятия о командовании войсками, следовательно, под тем или иным предлогом он должен был не допустить его становиться во главе казаков в такую ответственную минуту, а если это было невозможно сделать по причинам внутреннеполитическим, то ему самому надлежало быть при казачьем отряде. Во всяком случае, ему следовало энергично протестовать против вмешательства Колчака в его боевые распоряжения и доложить, что остановить войска на трехдневный отдых в такую минуту является тягчайшим воинским преступлением. Но увы, как общее правило, все наши старшие начальники страдали одним и тем же недугом – полным отсутствием гражданского мужества в отстаивании своего мнения. Это не так бросалось в глаза в нормальное время, как с первых же дней революции.
С неудачей под Курганом пробил предпоследний час Колчака как Верховного Правителя, его правительства и всей сибирской Белой борьбы. Пора было взяться за ум, перестать надеяться на чудеса и отказаться от навязчивой идеи о невозможности покинуть Омск. Время было обратиться к какому-либо осуществимому плану, чтобы спасти хотя бы то, что было доступно.
План генерала Дитерихса о глубоком отходе
Генерал Дитерихс отдавал себе ясный отчет в том, что идея Колчака о прочной задержке армий на реке Иртыше неосуществима; но даже и при ее осуществимости невозможно было смотреть на Омск как на столицу с пребыванием там правительства, коль скоро этот город вошел бы в линию фронта. Приходилось также считаться с близким наступлением зимы, когда Иртыш переставал быть преградой и оборонительной линией. По всем этим соображениям Дитерихс отдал приказ армиям начать глубокий отход, а Колчак должен был скрепя сердце сделать распоряжение об эвакуации правительственных учреждений.
По плану Дитерихса, первая армия должна была отойти к Томску для укомплектования, остальные две к Омску, Новониколаевску, Мариинску и далее, глядя по обстановке. Часть правительственных учреждений начала переезжать в Иркутск. К сожалению, этот план своевременно осуществлен не был; как и почему, я скажу ниже. Сейчас я хочу остановиться на соображениях, что сулил нам этот план, если бы был приведен в исполнение, или, уточняя вопрос, решить, могла ли потом возродиться Белая наступательная борьба в Сибири с надеждою на одоление красных. Несомненно, могла, но при непременном наличии одного из двух условий: или чтобы красные были совершенно разбиты в Европейской России Деникиным, и тогда Сибирская армия не позволила бы им удержаться в Сибири, куда они, естественно, должны были бы броситься после Волги. Другая возможность удержаться была явно невероятна – это чтобы японцы решились поддержать нашу армию своими войсками, за что потребовали бы больших земельных компенсаций, а на это не пошел бы Колчак.
Вне этих двух условий не было и одного шанса на сто на успешное возобновление борьбы весною 1920 года. Я говорю, конечно, о борьбе наступательной. Ни план Дитерихса, ни какой иной уже не сулил нам успеха. Война была проиграна потерей времени, пространства и живой силы благодаря целому ряду колоссальных стратегических и политических ошибок. Год назад с линии Пермь – Екатеринбург – Челябинск ничего не стоило вместе с 50 тысячами чехов достигнуть Волги между Самарой и Царицыном, усилиться по пути оренбургскими и уральскими казаками и соединиться с Деникиным. На эту операцию стоило пойти даже с риском открыть проход в Сибирь через Уральский хребет. Много труднее, но все же не невозможно было подойти к Москве через Вятку, для чего надо было действовать совокупными силами в этом направлении, медленно, методически и согласуя свои действия с тем, что происходило у добровольцев. Колчак, вместо того или другого плана, пошел на авантюристическую стратегию Лебедева. Результатом такой стратегии было то, что уже к середине июля войска понесли ряд крупных поражений и пришли в расстройство. Но в это время далеко еще не все было потеряно и, если бы тогда же послушались совета опытных генералов и отошли для переустройства и укомплектования за реку Ишим, кампанию можно было бы начинать заново в том или другом направлении или перейти к активной обороне до весны будущего года. На понимание этого положения Лебедевым, Сахаровым и К° рассчитывать, конечно, не приходилось, потому как они вообще ничего не понимали, но, как не понял такой простой вещи адмирал Колчак, это является необъяснимым, ибо всякий, кто его знал, не мог не видеть, что это человек очень умный и широкообразованный, к тому же выдающийся морской стратег, тактик и техник. Ведь если бы в Балтийском или Черном морях флот под его начальствованием потерпел ряд неудач, он, наверное, не стал бы дальше бить лбом стену, а обратился бы к исследованию причин понесенных неудач и в дальнейшем изменил бы всю стратегию или тактику. Уму непостижимо, как не пришло ему в голову то же самое в сухопутном деле, где он к тому же мог воспользоваться чужим знанием, почерпнутым долголетней службой. Создается впечатление, что Колчак или боялся, или стыдился признаваться в своем сухопутном невежестве и не только не просил помощи у опытных людей, но отталкивал ее, когда ему ее предлагали. Так, он взял с собою Будберга в поездку к армии Сахарова, но на оперативный доклад не пригласил и о предстоящих операциях с ним не разговаривал. В другой раз Будберг, по должности военного министра, предложил ему подать свое письменное мнение о стратегическом положении наших армий и возможном образе их действий. Колчак сухо ответил, что он имеет все сведения от своего начальника штаба. Это уже не обостренное самолюбие, а положительно какое-то затмение.