Эта навязчивая идея о невозможности оставления Омска и, несомненно, влияние генерала Сахарова и Иванова-Ринова вывели Колчака из душевного равновесия до такой степени, что он уже не отдавал себе отчета в том, что его политическое уничтожение зависело не от географического пункта, а от наличности боеспособной армии и успехов против большевиков. Отсюда его разногласие во взглядах с главнокомандующим. Колчак требовал от армии упорных боев под Омском; Дитерихс доносил ему, что армия вообще ни к какому бою сейчас не способна и ее надо прежде всего оторвать от соприкосновения с противником, чтобы дать ей время прийти в себя.
Удивительно, что Колчак не вспомнил при этом случае историю оставления в 1812 году Москвы во имя спасения армии и не подумал о том, что коль скоро на протяжении многих месяцев у него были только одни неудачи на фронте, то его политическое значение и за границей, и в России уже исчезло. Свидетельством этому могли служить бегство из Омска иностранных представителей и разраставшиеся восстания в тылу. Но адмирала Колчака ничто не могло образумить в его болезненном убеждении, что прочность его положения зависит только от того, удастся ли ему удержать Омск или нет.
Тем не менее, план Дитерихса начал уже приводиться в исполнение – первая армия Пепеляева проехала по железной дороге за Омск и началась эвакуация некоторых правительственных учреждений. Вскоре, однако, все повернулось по-другому – адмирал Колчак настоял на своем.
4 ноября адмирал вызвал к себе только что вернувшегося с фронта генерала Дитерихса и, сильно волнуясь, спросил его, не имеет ли он что-либо против, если адмирал произведет Сахарова в генерал-лейтенанты (за что, можно бы спросить). Дитерихс ответил, что он Сахарова не представлял к производству. Тогда адмирал крикнул в соседнюю комнату: «Генерал Сахаров!». Вошли Сахаров и Иванов-Ринов. Инсценировка была, очевидно, подготовлена. (Всю эту сцену я передаю со слов очевидца ее в кабинете адмирала Колчака. По непонятным для меня причинам он просил фамилию его не называть в печати.) Колчак, продолжая нервничать, обратился к Дитерих-су со словами: «Вот, ваше превосходительство, вы мне все докладываете, что Омска нельзя удержать, а генерал Сахаров берется его удержать». Дитерихс ответил, что мнения своего изменить не может. «В таком случае, – сказал Колчак, – я освобождаю вас от должное-ти главнокомандующего и назначаю вместо вас генерала Сахарова». Дитерихс молча вышел из кабинета. Было решено отстаивать Омск.
Сам Сахаров в его книге «Белая Сибирь» рассказывает, что он не брался удерживать Омск во что бы то ни стало, а обещал лишь сделать все возможное для его удержания. Видимо, генерал Сахаров и поныне не успел додуматься, что дело заключалось не в терминологии, а в том, что его «обещание» в корне изменяло принятый уже план действий, что в случае несдержания его обещания вело неизбежно к катастрофе.
Было начало ноября, холода уже начались, но Иртыш еще не стал и создавал видимость неодолимой преграды, за которой будто бы можно было упорно оборонять Омск. Но через несколько дней с неизбежным замерзанием реки эта преграда должна была исчезнуть и тем самым предрешить судьбу Омска, ибо красные могли в любом месте обойти по льду обороняющие Омск войска.
Что этого не понимали Колчак, Сахаров и И ванов-Ринов, Бог им простит их невежество в военном деле, они, несомненно, заблуждались добросовестно. Но непростительно, что генерал Дитерихс, образованный и опытный военачальник, отступил молча, вместо того чтобы авторитетно разъяснить Колчаку его заблуждение. С карандашом в руках и с термометром за окном не трудно было обнаружить всю неосуществимость надежд Колчака на Сахарова. Если бы и это не помогло, надо было бороться до конца: собрать совет наличных министров, совещание старших начальников, кого и что угодно, чтобы заявить Колчаку, что он идет на гибель остатков армии, что дело отнюдь не касается его личного престижа или его правительства, а на карту ставятся интересы государства.
Дитерихс этого не сделал, в должность главнокомандующего вступил Сахаров, а начальником штаба вместо опытного генерала Рябико-ва был назначен совершеннейший младенец Оберюхтин. Не знаю, каков был его настоящий чин, по-сибирски он назывался генерал-майор.
Я поставил в подзаголовок настоящей главы слова «план генерала Сахарова» только потому, что в нашем языке нет слова, обозначающего противоположное понятие, что-либо вроде «беспланье», ибо у Сахарова никакого плана не было, да и быть не могло. Просто была приостановлена эвакуация Омска, а первой армии приказано было вернуться по железной дороге в Омск. Она и вернулась, но из вагонов выходить не пожелала. Собственно, и не для чего было. Легко себе, однако, представить, какая каша заварилась на железной дороге с изменением расписания эвакуации и с обратным движением воинских эшелонов во встречном эвакуации направлении.