Громадной работы и энергии требовала железная дорога. С одной стороны, постоянно требовались срочные перевозки, а с другой – дорогу загромождало громадное количество эшелонов, занятых различными штабами, хозорганами, организациями, беженцами, эвакуируемым имуществом. Пытались нормировать количество вагонов под крупные учреждения, принимались решительные меры для выбрасывания грузов из вагонов, а все же дорога была загромождена. И чем далее фронт продвигался к Востоку, тем положение становилось катастрофичнее.
К состоянию тылов, вопросу о пополнениях я еще вернусь; здесь же должен добавить, что при проведении в жизнь всего намеченного генералом Сахаровым и его штабом, помимо бумажности некоторых расчетов, играли большую роль личные отношения к нему командного состава армии, а также личные качества генерала Сахарова. Как будто большинство начинаний и мер были правильны, а дело шло с трудом. Ему не удавалось стать авторитетом для всех в армии. Своей манерой обращения, подчеркнутым солдатским видом, внешними приемами он часто отталкивал, восстанавливал против себя людей самых исполнительных; нужно было привыкнуть к нему, чтобы хорошо работать. К этому надо прибавить особую требовательность ко всем, чтобы все «делалось отчетливо», то есть подчеркнуто по-солдатски; чтобы армия была «регулярной».
Начавшие работу на фронте с первых дней Гражданской войны Каппель и Войцеховский относились ко многому из порядков иронически и иногда даже протестовали. Генерал Войцеховский позже даже ушел из армии Сахарова. К ушедшему генералу Ханжину относились совсем иначе; несмотря на мягкость характера, личный авторитет его стоял высоко, и командный состав как-то старался помочь ему, шел навстречу. Недостаток был скорее в определенных требованиях с его стороны. Это был свой человек, понимающий нужды фронта, личные особенности начальствующих, условия Гражданской войны, знающий историю всякой части.
Рознь эта, неприязнь, началась с самого начала появления генерала Сахарова в качестве начальника штаба и так осталась неизжитой до самого конца движения в Сибири. Корень этой неприязни лежал в том, что Войцеховский, Каппель и др. начали работу на фронте с маленькими отрядами, работали самостоятельно в самой переменчивой обстановке с различными силами и привыкли к тому, чтобы армейское командование было внимательно к их докладам, прислушивалось к ним. Новый командующий армией, его начальник штаба не были раньше участниками Гражданской войны и, став во главе военного управления, стали не только руководить, но и учить, понукать и даже внушать и т. д., часто совершенно не обращая внимания на особенности обстановки и смотря на все под своим углом зрения, преследующим все «нерегулярное» в армии. Кроме того, целый ряд мер нового командующего армией не встречал сочувствия, а иногда вызывал противодействие. Генерал Сахаров всячески добивался, чтобы все части армии были хорошо выправлены, внешне дисциплинированы (хорошо отдавали честь, отвечали и т. д.). Дисциплина во многих частях была своеобразно добровольческая, не поддававшаяся на понукания – в результате ряд недоразумений.
При штабе армии начал формироваться Егерский батальон, внешне страшно подтянутый, вымуштрованный, отлично певший песни – части с добровольческой закваской смотрели на все это несколько иронически. Генерал Сахаров при смотрах старался ходить так быстро, что за ним все бежали – и это считалось копировкой не кого иного, как Великого Петра.
Разросся Осведарм в дополнение к различным осведам при Ставке. К концу лета один поезд его уже не вмещал всего Осведа – столько было там людей. Это была попытка конкурировать в агитации с большевиками. Кроме агитации, Осведарм получил задачи и другие: он не только осведомлял армию и население, но имел своих агентов в частях, требовал донесений о всем происходящем вплоть до характеристики действий начальствующих. Это вызывало протесты командного состава, но безуспешно; позже мне приходилось читать характеристику моей собственной работы, штаба и командиров полков, посланную агентом Осведарма. Штаб армии хотел знать о состоянии частей не от подчиненного командного состава, а помимо, от своих агентов, предоставив им таким образом широкое поле для субъективных суждений. Если добавить, что в осведы старались пробраться эсеры, то впечатление от этой меры получалось скверное.
В Бердяуше, кажется в первой половине июля, мне пришлось быть членом военно-полевого суда по делу эвакуации Уфы. Преданы были суду интендант и два или три чиновника за бездействие власти и оставление имущества раньше времени. На общем фоне отступательной суматохи это были мелкие факты, и всякому преданному суду чину, конечно, трудно доказать невиновность при таком обвинении, как бездействие власти и упущения по службе при эвакуации. Никаких вопиющих преступлений суд не нашел – признал, что все недостаточно были тверды и решительны, волновались и заботились о вызове семейств. Основная причина неполной эвакуации имущества – запоздание с началом и затем несвоевременная подача обещанных вагонов начальником военных сообщений. Последний только что принял должность и не смог выполнить своих первоначальных обещаний. В общем, суд приговорил обвиняемых за упущения и бездействие к каторге, но постановил донести до сведения командующего армией свое особое мнение, основанное на изучении материалов, что обвиненные – стрелочники в эвакуационной неурядице; командование армией и штаб запоздали с отдачей распоряжения, штаб взял себе под эшелоны значительную часть подвижного состава и, наконец, во время самой эвакуации сменил начальствующих лиц на железной дороге. Об этом мелком факте говорю потому, что обычно во время отступления за упущения в большинстве платятся второстепенные лица.